Рассказы для школьников о Великой Отечественной войне. Кассиль. Лев кассиль - семь рассказов

Пека Дементьев был очень знаменит. Его и сейчас узнают на улице. Он долгое время слыл одним из самых ловких, самых умелых и искусных футболистов Советского Союза. Где бы ни играли - в Москве, в Ленинграде, в Киеве или в Турции, - как только, бывало, выходит на зелёное поле сборная команда СССР, все сейчас же кричат:

Вон он!.. Вон Дементьев!.. Курносый такой, с чубчиком на лбу… Вон, самый маленький! Ах, молодец Пека!

Узнать его было очень легко: самый маленький игрок сборной СССР. До плеча всем. Его и в команде никто не звал по фамилии - Дементьев или по имени - Пётр. Пека - и всё. А в Турции его прозвали "товарищ Тонтон". Тонтон - это значит по-турецки "маленький". И вот, помню, как только выкатится с мячом на поле Пека, сейчас же зрители начинают кричать:

А, товарищ Тонтон! Браво, товарищ Тонтон! Чок гюзель! Очень хорошо, товарищ Тонтон!

Так о Пеке и в турецких газетах писали: "Товарищ Тонтон забил отличный гол".

А если бы поставить товарища Тонтона рядом с турецким великаном Неждетом, которому он вбил в ворота мяч, Пека ему бы до пояса только достал…

На поле во время игры Пека был самым резвым и быстрым. Бегает, бывало, прыгает, обводит, удирает, догоняет - живчик! Мяч вертится в его ногах, бежит за ним как собачка, юлит, кружится. Никак не отнимешь мяча у Пеки. Никому не угнаться за Пекой. Недаром он слыл любимцем команды и зрителей.

Давай, давай, Пека! Рви, Пека!

Браво, товарищ Тонтон!

А дома, в вагоне, на корабле, в гостинице Пека казался самым тихоньким. Сидит молчит. Или спит. Мог двенадцать часов проспать, а потом двенадцать часов промолчать. Даже снов своих никому не рассказывал, как мы ни просили. Очень серьёзным человеком считался наш Пека.

С бутсами ему только раз не повезло. Бутсы - это особые ботинки для футбола. Они сшиты из толстой кожи. Подошва у них крепкая, вся в пенёчках-шипах, с подковкой. Это чтобы не скользить по траве, чтобы крепче на ногах держаться. Без бутс и играть нельзя.

Когда Пека ехал с нами в Турцию, в его чемодане аккуратно было сложено всё футбольное хозяйство: белые трусики, толстые полосатые чулки, щитки для ног (чтобы не так больно было, если стукнут), потом красная почётная майка сборной команды СССР с золотым нашитым гербом Советского Союза и, наконец, хорошие бутсы, сделанные по особому заказу специально для Пеки. Бутсы были боевые, испытанные. Ими Пека забил уже пятьдесят два мяча-гола. Они были не велики, не малы - в самый раз. Нога в них была и за границей как у себя дома.

Но футбольные поля Турции оказались жёсткими, как камень, без травы. Пеке прежде всего пришлось срезать шипы на подошвах. Здесь с шипами играть было невозможно. А потом на первой же игре Пека истоптал, разбил, размочалил свои бутсы на каменистой почве. Да тут ещё один турецкий футболист так ударил Пеку по ноге, что бутса чуть не разлетелась пополам. Пека привязал подошву верёвочкой и кое-как доиграл матч. Он даже ухитрился всё-таки вбить туркам один гол. Турецкий вратарь кинулся, прыгнул, но поймал только оторвавшуюся Пекину подошву. А мяч был уже в сетке.

После матча Пека пошёл, хромая, покупать новые бутсы. Мы хотели проводить его, он он строго сказал, что обойдётся без нас и сам купит.

Он ходил по магазинам очень долго, но нигде не мог найти бутс по своей маленькой ноге. Все были ему велики.

Через два часа он наконец вернулся в нашу гостиницу. Он был очень серьёзный, наш маленький Пека. В руках у него была большая коробка.

Футболисты обступили его.

Ну-ка, Пека, покажи обновку!

Пека с важным видом распаковал коробку, и все так и присели… В коробке лежали невиданные бутсы, красные с жёлтым, но такие, что в каждой из них уместились бы сразу обе ноги Пеки, и левая и правая.

Ты что это, на рост купил, что ли? - спросили мы у Пеки.

Они в магазине меньше были, - заявил нам серьёзный Пека. - Правда… и смеяться тут не с чего. Что я, не вырасту, что ли? А зато бутсы заграничные.

Ну, будь здоров, расти большой в заграничных бутсах! - сказали футболисты и так захохотали, что у дверей отеля стал собираться народ.

Скоро хохотали все: смеялся мальчик в лифте, хихикала коридорная горничная, улыбались официанты в ресторане, заливались бои - рассыльные, усмехался сам хозяин отеля. Только один человек не смеялся. Это был сам Пека. Он аккуратно завернул новые бутсы в бумагу и лёг спать, хотя на дворе был ещё день.

Наутро Пека явился в ресторан завтракать в новых цветистых бутсах. "Разносить хочу, - спокойно заявил нам Пека, - а то левый жмёт маленько".

Ого, растёшь ты у нас, Пека, не по дням, а по часам! - сказали ему. - Смотри-ка, за одну ночь ботинки малы стали. Ай да Пека! Этак, пожалуй, когда из Турции уезжать будем, так бутсы совсем тесны станут…

Пека, не обращая внимания на шутки, уплетал молча вторую порцию завтрака.

Как мы ни смеялись над Пекиными бутсами, он украдкой напихивал в них бумагу, чтобы нога не болталась, и выходил на футбольное поле. Он даже гол в них забил.

Бутсы здорово натёрли ему ногу, но Пека из гордости не хромал и очень хвалил свою покупку. На насмешки он не обращал никакого внимания.

Когда наша команда сыграла последнюю игру в турецком городе Измире, мы стали укладываться в дорогу. Вечером мы уезжали обратно в Стамбул, а оттуда - на корабле домой.

И тут оказалось, что бутсы не лезут в чемодан. Чемодан был набит изюмом, рахат-лукумом и другими турецкими подарками. И Пеке пришлось бы нести при всех знаменитые бутсы отдельно в руках, но они ему самому так надоели, что Пека решил отделаться от них. Он незаметно засунул их за шкаф в своей комнате, сдал в багаж чемодан с изюмом и поехал на вокзал.

На вокзале мы сели в вагоны. Вот пробил звонок, паровоз загудел и шаркнул паром. Поезд тронулся. Как вдруг на перрон выбежал запыхавшийся мальчик из нашего отеля.

Мосье Дементьев, господин Дементьев!.. Товарищ Тонтон! - кричал он, размахивая чем-то пёстрым. - Вы забыли в номере свои ботинки… Пожалуйста.

И знаменитые Пекины бутсы влетели в окно вагона, где молча и сердито их взял серьёзный наш Пека.

Когда ночью в поезде все заснули, Пека тихонько встал и выбросил бутсы в окно. Поезд шёл полным ходом, за окном неслась турецкая ночь. Теперь уже Пека твёрдо знал, что он отделался от своих бутс. Но едва мы приехали в город Анкару, как на вокзале нас спросили:

Скажите, ни у кого из вас не выпадали из окна вагона футбольные ботинки? Мы получили телеграмму, что из скорого поезда на сорок третьем перегоне вылетели бутсы. Вы не беспокойтесь. Их завтра доставят сюда поездом.

Так бутсы второй раз догнали Пеку. Больше он уже не пытался отделаться от них.

В Стамбуле мы сели на пароход "Чичерин". Пека спрятал свои злополучные бутсы под корабельную койку, и все о них забыли.

К ночи в Чёрном море начался шторм. Корабль стало качать. Сперва качало с носа на корму, с кормы на нос, с носа на корму. Потом стало шатать с боку на бок, с боку на бок, с боку на бок. В столовой суп выливался из тарелок, из буфета выпрыгивали стаканы. Занавеска на дверях каюты поднималась к потолку, как будто её сквозняком притянуло. Всё качалось, всё шаталось, всех тошнило.

Пека заболел морской болезнью. Ему было очень плохо. Он лежал и молчал. Только иногда вставал и спокойно говорил:

Минуты через две меня опять стошнит.

Он выходил на прыгающую палубу, держался за перила и снова возвращался, снова ложился на койку. Все его очень жалели. Но всех тоже тошнило.

Три дня ревел и трепал нас шторм. Страшные валы величиной с трёхэтажный дом швыряли наш пароход, били его, вскидывали, шлёпали. Чемоданы с изюмом кувыркались, как клоуны, двери хлопали; всё съехало со своего места, всё скрипело и гремело. Четыре года не было такого шторма на Чёрном море.

Маленький Пека ездил на своей койке взад и вперёд. Он не доставал ногами до прутьев койки, и его то стукало об одну стену головой, закинув вверх ногами, то, наклонив обратно, било пятками в другую. Пека терпеливо сносил всё. Над ним никто уже не смеялся.

Но вдруг все мы увидели замечательную картину: из дверей Пекиной каюты важно вышли большие футбольные бутсы. Ботинки шествовали самостоятельно. Сначала вышел правый, потом левый. Левый споткнулся о порог, но легко перескочил и толкнул правый. По коридору парохода "Чичерин", покинув хозяина, шагали Пекины ботинки.

Тут из каюты выскочил сам Пека. Теперь уж не бутсы догоняли Пеку, а Пека пустился за удиравшими ботинками. От сильной качки бутсы выкатились из-под койки. Сперва их швыряло по каюте, а потом выбросило в коридор.

Караул, у Пеки бутсы сбежали! - закричали футболисты и повалились на пол - не то от хохота, не то от качки.

Пека мрачно догнал свои бутсы и водворил их в каюте на место.

Скоро па пароходе все спали.

В двенадцать часов двадцать минут ночи раздался страшный удар. Весь корабль задрожал. Все разом вскочили. Всех перестало тошнить!

Погибаем! - закричал кто-то. На мель сели… Разобьёт теперь нас…

Одеться всем теплее, всем наверх! - скомандовал капитан. - Может быть, на шлюпках придётся, - добавил он тихо.

В полминуты одевшись, подняв воротники пальто, выбежали мы наверх. Ночь и море бушевали вокруг. Вода, вздуваясь чёрной горой, мчалась на нас. Севший на мель корабль дрожал от тяжёлых ударов. Нас било о дно. Нас могло разбить, опрокинуть. Куда тут на шлюпках!.. Сейчас же захлестнёт. Молча смотрели мы на чёрную эту погибель. И вдруг все заулыбались, все повеселели. На палубу вышел Пека. Он второпях надел вместо ботинок свои большущие бутсы.

О, - засмеялись спортсмены, - в таких вездеступах и по морю пешком пройти можно! Смотри только не зачерпни.

Пека, одолжи левый, тебе и правого хватит, уместишься.

Пека серьёзно и деловито спросил:

Ну как, скоро тонуть?

Куда ты торопишься? Рыбы подождут.

Нет, я переобуться хотел, - сказал Пека.

Пеку обступили. Над Пекой шутили. А он сопел как ни в чём не бывало. Это всех смешило и успокаивало. Не хотелось думать об опасности. Команда держалась молодцом.

Ну, Пека, в твоих водолазных бутсах в самый раз матч играть со сборной дельфиньей командой. Вместо мяча кита надуем. Тебе, Пека, орден морской звезды дадут.

Здесь киты не водятся, - ответил Пека.

Через два часа капитан закончил осмотр судна. Мы сидели на песке. Подводных камней не было. До утра мы могли продержаться. а утром из Одессы должен был прийти вызванный по радио спасательный пароход "Торос".

Ну, я пойду переобуюсь, - сказал Пека, ушёл в каюту, снял бутсы, разделся, подумал, лёг и через минуту заснул.

Мы прожили три дня на наклонившемся, застрявшем в море пароходе. Иностранные суда предлагали помощь, но они требовали очень дорогой уплаты за спасение, а мы хотели сберечь народные деньги и решили отказаться от чужой помощи.

Последнее топливо кончалось на пароходе. Подходили к концу запасы еды. Невесело было сидеть впроголодь на остывшем корабле среди неприветливого моря. Но и тут Пекины злосчастные бутсы помогли. Шутки на этот счёт не прекращались.

Ничего, - смеялись спортсмены, - как запасы все съедим, за бутсы примемся! Одних Пекиных на два месяца хватит.

Когда кто-нибудь, не выдержав ожидания, начинал ныть, что мы зря отказались от иностранной помощи, ему тотчас кричали:

Брось ты, сядь в галошу и бутсой Пекиной прикройся, чтобы нам тебя не видно было…

Кто-то даже песенку сочинил, не очень складную, но привязчивую. Пели её на два голоса. Первый запевал: Вам не жмут ли, Пека, бутсы? Не пора ль переобуться?

А второй отвечал за Пеку:

До Одессы доплыву, Не такие оторву…

И как у вас у самих мозолей на языке нет? - ворчал Пека.

Через три дня нас на шлюпках перевезли на прибывший советский спасательный корабль "Торос".

Тут Пека снова попытался забыть свои бутсы на "Чичерине", но матросы привезли их на последней шлюпке вместе с багажом.

Это чьи такие будут? - спросил весёлый матрос, стоя на взлетающей шлюпке и размахивая бутсами.

Пека делал вид, что не замечает.

Это Пекины, Пекины! - закричала вся команда, - Не отрекайся, Пека!

И Пеке торжественно вручили в собственные руки его бутсы…

Ночью Пека пробрался в багаж, схватил ненавистные бутсы и, оглядываясь, вылез на палубу.

Ну, - сказал Пека, - посмотрим, как вы теперь вернётесь, дряни полосатые!

И Пека выбросил бутсы в море. Волны слабо плеснули. Море съело бутсы, даже не разжевав.

Утром, когда мы подъезжали к Одессе, в багажном отделении начался скандал. Наш самый высокий футболист, по прозвищу Михей, никак не мог найти своих бутс.

Они вот тут вечером лежали! - кричал он. - Я их сам вот сюда переложил. Куда же они подевались?

Все стояли вокруг. Все молчали. Пека продрался вперёд и ахнул: его знаменитые бутсы, красные с жёлтым, как ни в чём не бывало стояли на чемодане. Пека сообразил.

Слушай, Михей, - сказал он. - На, бери мои. Носи их! Как раз по твоей ноге. И заграничные всё-таки.

А сам ты что же? - спросил Михей.

Малы стали, вырос, - солидно ответил Пека.

Раздвоение календаря

Хорошо помню тот день 1918 года, когда рано утром ко мне прибежал мой одноклассник и приятель Гришка Фёдоров и первым сообщил, что товарищ Ленин объявил декрет о новом календаре. Мы с этого дня стали жить по новому стилю, сразу перескочив вперёд на тринадцать дней. Так как и время тогда по всей Советской России перевели на два часа вперёд, то многие у нас в городке ещё долго путались в днях и часах. То и дело слышалось: "Значит, я буду в два часа но новому времени, 12 числа но старому стилю…" Слыша это, Гришка приходил в негодование.

Что это ещё за "по старому стилю"? - кипятился он, - Вам что, Ленина декрет не указ? Вы всё от старой печки танцевать хотите.

Я привык уважать Гришу. Он был тринадцатилетним сыном маленького сутулого парикмахера и ещё при жизни отца, погибшего во время первой мировой войны, научился у него искусству театрального грима. После революции, когда началась гражданская война и пришло голодное время, Гришка ходил подрабатывать на любительские красноармейские спектакли - белил, румянил, наводил брови, расчёсывал парики, наклеивал на молодые безусые лица бойцов-любителей буржуйские бороды и старорежимные бакенбарды. Но среди нас, мальчишек, Гришка был известен не только этим.

Календари - вот что прославило Гришку. Он увлекался календарями. Над столом у него висел обычный отрывной календарь. Посреди стола лежал помесячный табель-календарь. А сбоку стоял алюминиевый передвижной календарь с термометром и целлулоидной пластинкой для записей. Календарь хотя и назывался вечным, но рассчитан был до 1922 года.

Иногда Гришка повёртывал диск до предела, и в алюминиевом окошечке появлялась странная, немножко пугавшая нас тогда, словно появлявшаяся из недр будущего цифра: 1922. Год этот казался нам недосягаемо далёким. Нам становилось не по себе, словно мы заглянули в бездонно глубокий колодец…

Гришка и в разговоре любил употреблять словечки из "календарного" обихода. Остановив первоклассника, он спрашивал его: "Ну, малёнок, сколько тебе летосчисления? Годов восемь будет?.." А упрекая кого-нибудь в жадности, говорил: "Ишь какой ты, високосный".

В алюминиевом календаре не было красных чисел. Но и в жизни у нас наступили тогда чёрные деньки: городок наш захватили белые. Гришка, чтобы заработать хоть немного на хлеб себе и матери, поступил подручным в большую парикмахерскую, принадлежавшую снова хозяину, у которого когда-то служил Гришкин отец. На квартире у хозяина стоял поручик Оглоухов. Поручика знали и боялись все в городе. Он занимал какое-то важное место в секретном отделе штаба, носил пышные гусарские усы, чёрные баки, которые, как жирные кавычки, выползали на его щёки; из-под фуражки с белой кокардой выбивался тщательно взбитый чёрный чуб.

Приближался новый, 1919 год. Как и другие белые офицеры, Оглоухов хвастался, что встретит Новый год уже в Москве. При этом он любил, больно стиснув своими ладонями Тришкины виски, поднимать его за голову.

Ну что, уже видишь Москву? - спрашивал он Гришку, который, извиваясь всем телом, тянулся достать хоть носками пол…

В городке теперь все опять жили по старому стилю. Новый календарь был запрещён. Но Гришка на ночь тихонько переводил свой вечный календарь на тринадцать дней вперёд, чтобы хоть ночь проходила по ленинскому численнику. А утром приходилось откручивать диск календаря обратно.

А Новый год, ребята, - говорил нам Гришка, - мы всё-таки встретим как полагается, как Ленин в декрете объявил. Повстречаем, как люди. Вот парикмахерскую закроют после работы, так приходите. Мы там, в зале, из фикуса ёлку сделаем - во!

31 декабря в полутёмном зале парикмахерской мы с Гришкой и ещё двумя ребятами с нашей улицы тайно встречали советский Новый год. На фикус повесили цветные бумажки, вышедшие из употребления деньги - керенки, пустые ружейные гильзы. Гришка принёс свой календарь, и мы в полночь торжественно повернули на алюминиевом календаре рукоятки:

Пусто и страшновато было в холодной мастерской. Железная печка-буржуйка давно остыла. Коптилка, которая была под ёлкой-фикусом, отражалась в зеркалах. Огни множились. Казалось, что во все стороны от нас идут длинные коридоры, полные вздрагивающих теней и шатких огоньков. И вдруг в конце одного из коридоров в глубине зеркала мы увидели фигуру поручика Кривчука, помощника и приятеля Оглоухова. Гримаса пьяного недоумения прошлась по бритой физиономии офицера. Он двинулся на нас сразу из всех зеркал.

Эт-то что ещё тут за ночное сборище?.. А? В чём дело, спрашиваю? Конспирация?

Вглядываясь сквозь полутьму зала, он покосился тупо на фикус, обвешанный всякой всячиной, на календарь, в окошечках которого уже красовалась дата нового года - того нового года, который белогвардейцы поклялись встретить в Москве и куда они, как известно, не попали ни через тринадцать дней по старому стилю, ни через тринадцать лет по новому - никогда! Кривчук шагнул к столику, где стоял возле коптилки заветный Гришкин календарь. Он бы схватил его, но Гришка, рывком наклонившись, снизу изо всей силы ткнул головой офицера под ложечку и выхватил у него из-под самых рук численник. Кривчук вяло взмахнул руками, поскользнулся на линолеуме и грохнулся навзничь. Падая, он ударился затылком о мраморный подзеркальник и остался лежать неподвижно. Мы застыли в ужасе: убился насмерть?

Живой он, - тихо проговорил Гришка, склоняясь над упавшим, - это у него только так, помутилось спьяну. А вот сейчас хозяин явится, увидит - будет тогда всем нам Новый год… Стой, не трусь, ребята! Ведь вы-то тут совсем неприсутственные. Я за всё в ответе. Вы только помогите мне его к жильцу перетащить, к Оглоухову. Он на дежурстве. Хозяин придёт, подумает, квартирант пьяный в лёжку, - не сунется к нему. А когда его благородие проспится, так и забудет, откуда у него шишка на макушке…

С трудом перетащили мы Кривчука в комнату жильца. Долго возились, пока подняли тяжёлое тело на диван, где обычно спал норучик Оглоухов. Но пьяный белогвардеец только мычал что-то невнятно. Лысина его поблескивала в полумраке, так как полная луна глядела прямо в окно комнаты.

Эх ты, всё видно, и завесить нечем! - Гришка осмотрелся и сообразил: - Погоди-ка, ребята. Мы его сейчас оборудуем.

Вмиг оказалась в руках у Гришки жестяная коробочка с гримом и мешочек со всяким театральным хозяйством. Гришка порылся в нём, вытащил косматый чёрный парик, ловко нахлобучил на лысину офицера, под носом у него осторожно приклеил лаком пышные чёрные усы, выпустил чуб на лоб, навёл баки. Тот только мычал да изредка отмахивался, как от мухи. И скоро мы прямо ахнули: Оглоухов, ну, форменный поручик Оглоухов храпел перед нами на диване!

Ну, а теперь живо все отсюда! Да и мне надо сматываться, - быстро проговорил Гришка и стал торопливо рыться в кожаной сумке-планшетке офицера. - А бумажечки вот эти я прихвачу. Одному человеку может сгодиться. Уж он переправит кому надо… А ведь верно, чистый Оглоухов, - добавил он, ещё раз полюбовавшись на свою работу и подправив ус Кривчука, - прямо полное с ним равноденствие, две капли. Пошли.

Но только мы кинулись к двери, как щёлкнул ключ в парадном. И тотчас в зал мастерской вошёл хозяин, вернувшийся из городского театра, где он по вечерам подрабатывал, гримируя. Хозяин заглянул в комнату жильца и проворчал:

Опять надежурился, лежит не раздевшись. Хорош! Ну и шут с ним… Гришка, запирай дверь на ночь. А вы пошли отсюда. Чего тут по ночам околачиваетесь?

Но едва было Гришка собрался выпроводить нас, как кто-то оглушительно забарабанил снаружи. Послышалась отчаянная ругань Оглоухова. Ничего не понимавший хозяин оттолкнул Гришку, распахнул дверь и попятился.

Ваше высокоблаго… господин поручик… виноват, не заприметил, как вы вышли. Вижу, лежите у себя, того, значит…

Да кто лежит? Ты что, обалдел, что ли, цирюльник проклятый, лишай стригущий!

Хозяин, бормоча извинения, пятился перед Оглоуховым, открыл спиной дверь в комнату, впустил - и обомлел: два Оглоухова стояли перед ним в комнате, заполненной отсветами зимнего полнолуния и прыгающим огоньком коптилки. Два поручика Оглоухова, оба чубатые, пышноусые, с баками на щеках. У бедного хозяина колени подогнулись… Он стал мелко креститься. Но не менее были огорошены и оба двойника. Оглоухов медленно отстёгивал кобуру пистолета. А Кривчук с ужасом вглядывался то в Оглоухова, то в большое зеркало на стене, сосредоточенно тыча в него пальцем…

Николай Станиславович, виноват… Почему это я гляжусь в трюмо сам, а вижу, наоборот, вас? А куда же я сам девался? Объясните, Николай Станиславович, почему я совсем не отражаюсь?.. Вот вы теперь даже два раза отражаетесь, а я ни одного раза…

Тут мы с Гришкой, пользуясь сумятицей, удрали, так и не дождавшись, как там двойники разобрались в себе и во всём, что произошло.

Михаил Зощенко, Лев Кассиль и др. - Заколдованная буква

А Гришка в ту же ночь вообще исчез вместе со своим вечным календарём и бумагами Кривчука. Увидели мы нашего приятеля как раз через тринадцать дней, в тот самый день, который Оглоухов, Кривчук и другие хвастуны с белыми кокардами обещали отпраздновать в Москве… Где им пришлось встретить свой старый Новый год, я не знаю. Но на вечном календаре Гришки Фёдорова, когда он соскочил с площадки ворвавшегося в наш город краснозвёздного бронепоезда, глядело в алюминиевые окошечки:

...................................................
Copyright: Лев Кассиль

Рассказы

Л.А. Кассиль

РАССКАЗ ОБ ОТСУТСТВУЮЩЕМ

Когда в большом зале штаба фронта адъютант командующего, заглянув в список награжденных, назвал очередную фамилию, в одном из задних рядов поднялся невысокий человек. Кожа на его обострившихся скулах была желтоватой и прозрачной, что наблюдается обычно у людей, долго пролежавших в постели. Припадая на левую ногу, он шел к столу.

Командующий сделал короткий шаг навстречу ему, вручил орден, крепко пожал награжденному руку, поздравил и протянул орденскую коробку.

Награжденный, выпрямившись, бережно принял в руки орден и коробку. Он отрывисто поблагодарил, четко повернулся, как в строю, хотя ему мешала раненая нога. Секунду он стоял в нерешительности, поглядывая то на орден, лежавший у него на ладони, то на товарищей по славе, собравшихся тут. Потом снова выпрямился.

Разрешите обратиться?

Пожалуйста.

Товарищ командующий... И вот вы, товарищи,- заговорил прерывающимся голосом награжденный, и все почувствовали, что человек очень взволнован.- Дозвольте сказать слово. Вот в этот момент моей жизни, когда я принял великую награду, хочу я высказать вам о том, кто должен бы стоять здесь, рядом со мной, кто, может быть, больше меня эту великую награду заслужил и своей молодой жизни не пощадил ради нашей воинской победы.

Он протянул к сидящим в зале руку, на ладони которой поблескивал золотой ободок ордена, и обвел зал просительными глазами.

Дозвольте мне, товарищи, свой долг выполнить перед тем, кого тут нет сейчас со мной.

Говорите,- сказал командующий.

Просим! - откликнулись в зале.

И тогда он рассказал.

Вы, наверное, слышали, товарищи,- так начал он,- какое у нас создалось положение в районе Р. Нам тогда пришлось отойти, а наша часть прикрывала отход. И тут нас немцы отсекли от своих. Куда ни подадимся, всюду нарываемся на огонь. Бьют по нас немцы из минометов, долбят лесок, где мы укрылись, из гаубиц, а опушку прочесывают автоматами. Время истекло, по часам выходит, что наши уже закрепились на новом рубеже, сил противника мы оттянули на себя достаточно, пора бы и до дому, время на соединение оттягиваться. А пробиться, видим, ни в какую нельзя. И здесь оставаться дольше нет никакой возможности. Нащупал нас немец, зажал в лесу, почуял, что наших тут горсточка всего-навсего осталась, и берет нас своими клещами за горло. Вывод ясен - надо пробиваться окольным путем.

А где он - этот окольный путь? Куда направление выбрать? И командир наш, лейтенант Буторин Андрей Петрович, говорит: "Без разведки предварительной тут ничего не получится. Надо порыскать да пощупать, где у них щелка имеется. Если найдем - проскочим". Я, значит, сразу вызвался. "Дозвольте, говорю, мне попробовать, товарищ лейтенант?"

Внимательно посмотрел он на меня. Тут уже не в порядке рассказа, а, так сказать, сбоку, должен объяснить, что мы с Андреем из одной деревни - кореши. Сколько раз на рыбалку ездили на Исеть! Потом оба вместе на медеплавильном работали в Ревде. Одним словом, друзья-товарищи.

Посмотрел он на меня внимательно, нахмурился. "Хорошо, говорит, товарищ Задохтин, отправляйтесь. Задание вам ясно?"

Вывел меня на дорогу, оглянулся, схватил за руку. "Ну, Коля, говорит, давай простимся с тобой на всякий случай. Дело, сам понимаешь, смертельное. Но раз вызвался, то отказать тебе не смею. Выручай, Коля...

Мы тут больше двух часов не продержимся. Потери чересчур большие..." -

"Ладно, говорю, Андрей, мы с тобой не в первый раз в такой оборот угодили. Через часок жди меня. Я там высмотрю, что надо. Ну, а уж если не вернусь, кланяйся там нашим, на Урале..."

И вот пополз я, хоронюсь по-за деревьями. Попробовал в одну сторону - нет, не пробиться: густым огнем немцы по тому участку кроют. Пополз в обратную сторону. Там на краю лесочка овраг был, буерак такой, довольно глубоко промытый. А на той стороне у буерака - кустарник, и за ним - дорога, поле открытое. Спустился я в овраг, решил к кустикам подобраться и сквозь них высмотреть, что в поле делается. Стал я карабкаться по глине наверх, вдруг замечаю, над самой моей головой две босые пятки торчат. Пригляделся, вижу: ступни маленькие, на подошвах грязь присохла и отваливается, как штукатурка, пальцы тоже грязные, поцарапанные, а мизинчик на левой ноге синей тряпочкой перевязан - видно, пострадал где-то... Долго я глядел на эти пятки, на пальцы, которые беспокойно шевелились над моей головой. И вдруг, сам не знаю почему, потянуло меня щекотнуть эти пятки... Даже и объяснить вам не могу. А вот подмывает и

подмывает... Взял я колючую былинку да и покорябал ею легонько одну из пяток. Разом исчезли обе ноги в кустах, и на том месте, где торчали из ветвей пятки, появилась голова. Смешная такая, глаза перепуганные, безбровые, волосы лохматые, выгоревшие, а нос весь в веснушках.

Ты что тут? - говорю я.

Я,- говорит,- корову ищу. Вы не видели, дядя? Маришкой зовут. Сама белая, а на боке черное. Один рог вниз торчит, а другого вовсе нет...

Только вы, дядя, не верьте... Это я все вру... пробую так. Дядя,- говорит,- вы от наших отбились?

А это кто такие ваши? - спрашиваю.

Ясно, кто - Красная Армия... Только наши вчера за реку ушли. А вы, дядя, зачем тут? Вас немцы зацапают.

А ну, иди сюда,- говорю.- Расскажи, что тут в твоей местности делается.

Голова исчезла, опять появилась нога, а ко мне по глиняному склону на дно оврага, как на салазках, пятками вперед, съехал мальчонка лет тринадцати.

И откуда,- говорю,- ты все это знаешь?

Как,- говорит,- откуда? Даром, что ли, с утра наблюдаю?

Для чего же наблюдаешь?

Пригодится в жизни, мало ль что...

Стал я его расспрашивать, и малец рассказал мне про всю обстановку. Выяснил я, что овраг идет по лесу далеко и по дну его можно будет вывести наших из зоны огня.

Мальчишка вызвался проводить нас. Только мы стали выбираться из оврага, в лес, как вдруг засвистело в воздухе, завыло и раздался такой треск, словно вокруг половину деревьев разом на тысячи сухих щепок раскололо.

Это немецкая мина угодила прямо в овраг и рванула землю около нас. Темно стало у меня в глазах. Потом я высвободил голову из-под насыпавшейся на меня земли, огляделся: где, думаю, мой маленький товарищ? Вижу, медленно приподымает он свою кудлатую голову от земли, начинает выковыривать пальцем глину из ушей, изо рта, из носа.

Вот это так дало! - говорит.- Попало нам, дядя, с вами, как богатым... Ой, дядя,- говорит,- погодите! Да вы ж раненый.

Хотел я подняться, а ног не чую. И вижу - из разорванного сапога кровь плывет. А мальчишка вдруг прислушался, вскарабкался к кустам, выглянул на дорогу, скатился опять вниз и шепчет:

Дядя,- говорит,- сюда немцы идут. Офицер впереди. Честное слово!

Давайте скорее отсюда. Эх ты, как вас сильно...

Попробовал я шевельнуться, а к ногам словно по десять пудов к каждой привязано. Не вылезти мне из оврага. Тянет меня вниз, назад...

Побледнел он так, что веснушек еще больше стало, а глаза у самого блестят. "Что он такое задумал?" - соображаю я. Хотел было его удержать, схватил за пятку, да куда там! Только мелькнули над моей головой его ноги с растопыренными чумазыми пальцами - на мизинчике синяя тряпочка, как сейчас вижу... Лежу я и прислушиваюсь. Вдруг слышу: "Стой!.. Стоять!Не ходить дальше!"

Заскрипели над моей головой тяжелые сапоги, я расслышал, как немец спросил:

Ты что такое тут делал?

Я, дяденька, корову ищу,- донесся до меня голос моего дружка,- хорошая такая корова, сама белая, а на боке черное, один рог вниз торчит, а другого вовсе нет. Маришкой зовут. Вы не видели?

Какая такая корова? Ты, я вижу, хочешь болтать мне глупости. Иди сюда близко. Ты что такое лазал тут уж очень долго, я тебя видел, как ты лазал.

Дяденька, я корову ищу,- стал опять плаксиво тянуть мой мальчонка.

И внезапно по дороге четко застучали его легкие босые пятки.

Стоять! Куда ты смел? Назад! Буду стрелять! - закричал немец.

Над моей головой забухали тяжелые кованые сапоги. Потом раздался выстрел. Я понял: дружок мой нарочно бросился бежать в сторону от оврага, чтобы отвлечь немцев от меня. Я прислушался, задыхаясь. Снова ударил выстрел. И услышал я далекий, слабый вскрик. Потом стало очень тихо... Я как припадочный бился. Я зубами грыз землю, чтобы не закричать, я всей грудью на свои руки навалился, чтобы не дать им схватиться за оружие и не ударить по фашистам. А ведь нельзя мне было себя обнаруживать. Надо выполнить задание до конца. Погибнут без меня наши. Не выберутся.

Опираясь на локти, цепляясь за ветви, пополз я... После уже ничего не помню. Помню только - когда открыл глаза, увидел над собой совсем близко лицо Андрея...

Ну вот, так мы и выбрались через тот овраг из лесу.

Он остановился, передохнул и медленно обвел глазами весь зал.

Вот, товарищи, кому я жизнью своей обязан, кто нашу часть вызволить из беды помог. Понятно, стоять бы ему тут, у этого стола. Да вот не вышло... И есть у меня еще одна просьба к вам... Почтим, товарищи, память дружка моего безвестного - героя безымянного... Вот даже и как звать его, спросить не успел...

И в большом зале тихо поднялись летчики, танкисты, моряки, генералы, гвардейцы - люди славных боев, герои жестоких битв, поднялись, чтобы почтить память маленького, никому неведомого героя, имени которого никто не знал. Молча стояли понурившиеся люди в зале, и каждый по-своему видел перед собой кудлатого мальчонку, веснушчатого и голопятого, с синей замурзанной тряпочной на босой ноге...

ПРИМЕЧАНИЯ

Это одно из самых первых произведений советской литературы, запечатлевших подвиг юного героя Великой Отечественной войны, отдавшего свою жизнь для спасения жизни других людей. Этот рассказ написан на основе настоящего события, о котором говорилось в письме, присланном в Радиокомитет. Лев Кассиль работал тогда на радио и, прочитав это письмо, сразу написал рассказ, который вскоре же был передан по радио и вошел в сборник рассказов писателя "Есть такие люди", вышедший в Москве в издательстве "Советский писатель" в 1943 году, а также в сборник "Обыкновенные ребята" и др. По радио он передавался неоднократно.

ЛИНИЯ СВЯЗИ

Памяти сержанта Новикова

Лишь несколько кратких информационных строк было напечатано в газетах об этом. Я не стану повторять их вам, потому что все, кто читал это сообщение, запомнили его навсегда. Нам неизвестны подробности, мы не знаем, как жил человек, совершивший этот подвиг. Мы знаем только, как кончилась его жизнь. Товарищам его в лихорадочной спешке боя некогда было записывать все обстоятельства того дня. Придет еще время, когда героя воспоют в балладах, вдохновенные страницы будут охранять бессмертие и славу этого поступка. Но каждый из нас, прочитавших коротенькое, скупое сообщение о человеке и его подвиге, захотел сейчас же, ни на минуту не откладывая, ничего не дожидаясь, представить, как все это свершилось... Пусть меня поправят потом те, кто участвовал в этом бою, может быть, я не совсем точно представляю себе обстановку или прошел мимо каких-то деталей, а что-то прибавил от себя, но я расскажу

обо всем так, как увидело поступок этого человека мое воображение, взволнованное пятистрочной газетной заметкой.

Я увидел просторную снежную равнину, белые холмы и редкие перелески, сквозь которые, шурша о ломкие стебли, мчался морозный ветер. Я расслышал надсадный и охрипший голос штабного телефониста, который, ожесточенно вертя рукоятку коммутатора и нажимая кнопки, тщетно вызывал часть, занимавшую отдаленный рубеж. Враг окружал эту часть. Надо было срочно связаться с ней, сообщить о начавшемся обходном движении противника, передать с командного пункта приказ о занятии другого рубежа, иначе - гибель... Пробраться туда было невозможно. На пространстве, которое отделяло командный пункт от ушедшей далеко вперед части, сугробы лопались, словно огромные белые пузыри, и вся равнина пенилась, как пенится и бурлит взбугренная поверхность закипевшего молока.

Немецкие минометы били по всей равнине, взметая снег вместе с комьями земли. Вчера ночью через эту смертную зону связисты проложили кабель. Командный пункт, следя за развитием боя, слал по этому проводу указания, приказы и получал ответные сообщения о том, как идет операция. Но вот сейчас, когда требовалось немедленно изменить обстановку и отвести передовую часть на другой рубеж, связь внезапно прекратилась. Напрасно бился над своим аппаратом, припадая ртом к трубке, телефонист:

Двенадцатая!.. Двенадцатая!.. Ф-фу... - Он дул в трубку.- Арина! Арина!.. Я - Сорока!.. Отвечайте... Отвечайте!.. Двенадцать восемь дробь три!.. Петя! Петя!.. Ты меня слышишь? Дай отзыв, Петя!.. Двенадцатая! Я - Сорока!.. Я - Сорока! Арина, вы слышите нас? Арина!..

Связи не было.

Обрыв,- сказал телефонист.

И вот тогда человек, который только вчера под огнем прополз всю равнину, хоронясь за сугробами, переползая через холмы, зарываясь в снег и волоча за собой телефонный кабель, человек, о котором мы прочли потом в газетной заметке, поднялся, запахнул белый халат, взял винтовку, сумку с инструментами и сказал очень просто:

Я пошел. Обрыв. Ясно. Разрешите?

Я не знаю, что говорили ему товарищи, какими словами напутствовал его командир. Все понимали, на что решился человек, отправляющийся в проклятую зону...

Провод шел сквозь разрозненные елочки и редкие кусты. Вьюга звенела в осоке над замерзшими болотцами. Человек полз. Немцы, должно быть, вскоре заметили его. Маленькие вихри от пулеметных очередей, курясь, затанцевали хороводом вокруг. Снежные смерчи разрывов подбирались к связисту, как косматые призраки, и, склоняясь над ним, таяли в воздухе.

Его обдавало снежным прахом. Горячие осколки мин противно взвизгивали над самой головой, шевеля взмокшие волосы, вылезшие из-под капюшона, и, шипя, плавили снег совсем рядом...

Он не слышал боли, но почувствовал, должно быть, страшное онемение в правом боку и, оглянувшись, увидел, что за ним по снегу тянется розовый след. Больше он не оглядывался. Метров через триста он нащупал среди вывороченных обледенелых комьев земли колючий конец провода. Здесь прерывалась линия. Близко упавшая мина порвала провод и далеко в сторону отбросила другой конец кабеля. Ложбинка эта вся простреливалась минометами. Но надо было отыскать другой конец оборванного провода,

проползти до него, снова срастить разомкнутую линию.

Грохнуло и завыло совсем близко. Стопудовая боль обрушилась на человека, придавила его к земле. Человек, отплевываясь, выбрался из-под навалившихся на него комьев, повел плечами. Но боль не стряхивалась, она продолжала прижимать человека к земле. Человек чувствовал, что на него наваливается удушливая тяжесть. Он отполз немного, и, наверное, ему показалось, что там, где он лежал минуту назад, на пропитанном кровью снегу, осталось все, что было в нем живого, а он двигается уже отдельно от самого себя. Но как одержимый он карабкался дальше по склону холма.

Он помнил только одно - надо отыскать висящий где-то там, в кустах, конец провода, нужно добраться до него, уцепиться, подтянуть, связать. И он нашел оборванный провод. Два раза падал человек, прежде чем смог приподняться. Что-то снова жгуче стегнуло его по груди, он повалился, но опять привстал и схватился за провод. И тут он увидел, что немцы приближаются. Он не мог отстреливаться: руки его были заняты... Он стал тянуть проволоку на себя, отползая назад, но кабель запутался в кустах.

Тогда связист стал подтягивать другой конец. Дышать ему становилось все труднее и труднее. Он спешил. Пальцы его коченели...

И вот он лежит неловко, боком на снегу и держит в раскинутых, костенеющих руках концы оборванной линии. Он силится сблизить руки, свести концы провода вместе. Он напрягает мышцы до судорог. Смертная обида томит его. Она горше боли и сильнее страха... Всего лишь несколько сантиметров разделяют теперь концы провода. Отсюда к переднему краю обороны, где ожидают сообщения отрезанные товарищи, идет провод... И назад, к командному пункту, тянется он. И надрываются до хрипоты телефонисты... А спасительные слова помощи не могут пробиться через эти несколько сантиметров проклятого обрыва! Неужели не хватит жизни, не будет уже времени соединить концы провода? Человек в тоске грызет снег зубами. Он силится встать, опираясь на локти. Потом он зубами зажимает один конец кабеля и в исступленном усилии, перехватив обеими руками другой провод, подтаскивает его ко рту. Теперь не хватает не больше сантиметра. Человек уже ничего не видит. Искристая тьма выжигает ему глаза. Он последним рывком дергает провод и успевает закусить его, до

боли, до хруста сжимая челюсти. Он чувствует знакомый кисловато-соленый вкус и легкое покалывание языка. Есть ток! И, нашарив винтовку помертвевшими, но теперь свободными руками, он валится лицом в снег, неистово, всем остатком своих сил стискивая зубы. Только бы не разжать... Немцы, осмелев, с криком набегают на него. Но опять он наскреб в себе остатки жизни, достаточные, чтобы приподняться в последний раз и выпустить в близко сунувшихся врагов всю обойму... А там, на командном пункте, просиявший телефонист кричит в трубку:

Да, да! Слышу! Арина? Я - Сорока! Петя, дорогой! Принимай: номер восемь по двенадцатому.

Человек не вернулся обратно. Мертвый, он остался в строю, на линии. Он продолжал быть проводником для живых. Навсегда онемел его рот.

Но, пробиваясь слабым током сквозь стиснутые его зубы, из конца в конец поля сражения неслись слова, от которых зависели жизни сотен людей и результат боя. Уже отомкнутый от самой жизни, он все еще был включен в ее цепь. Смерть заморозила его сердце, оборвала ток крови в оледеневших сосудах. Но яростная предсмертная воля человека торжествовала в живой связи людей, которым он остался верен и мертвый.

Когда в конце боя передовая часть, получив нужные указания, ударила немцам во фланг и ушла от окружения, связисты, сматывая кабель, наткнулись на человека, полузанесенного поземкой. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в снег. В руке его была винтовка, и окоченевший палец застыл на спуске. Обойма была пуста. А поблизости в снегу нашли четырех убитых немцев. Его приподняли, и за ним, вспарывая белизну сугроба, потащился прикушенный им провод. Тогда поняли, как была восстановлена линия связи во время боя...

Так крепко были стиснуты зубы, зажавшие концы кабеля, что пришлось обрезать провод в углах окоченевшего рта. Иначе не освободить было человека, который и после смерти стойко нес службу связи. И все вокруг молчали, стиснув зубы от боли, пронявшей сердце, как умеют молчать в горе русские люди, как молчат они, если попадают, обессиленные от ран, в лапы "мертвоголовых",- наши люди, у которых никакой мукой, никакими пытками не разжать стиснутых зубов, не вырвать ни слова, ни стона, ни закушенного провода.

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказ написан в начале войны и посвящен памяти сержанта Новикова, о подвиге которого говорилось в одном из фронтовых сообщений той поры.

Тогда же рассказ был передан по радио и напечатан в сборнике рассказов Льва Кассиля, изданном в 1942 году в библиотеке журнала "Огонек".

Сборник так и назывался - "Линия связи".

ЗЕЛЕНАЯ ВЕТОЧКА

На Западном фронте мне пришлось некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. Он работал в оперативной части штаба гвардейской бригады. Тут же, в землянке, помещалась его канцелярия.

Трехлинейная лампешка освещала низкий сруб. Пахло свежим тесом, земляной сыростью и сургучом. Сам Тарасников, невысокий, болезненного вида молодой человек со смешными рыжими усиками и желтым, обкуренным ртом, встретил меня вежливо, но не слишком приветливо.

Устроитесь вот тут,- сказал он мне, указывая на топчан и тотчас снова склоняясь над своими бумагами.- Сейчас вам подстелят палатку. Надеюсь, моя контора вас не стеснит? Ну и вы, рассчитываю, тоже особенно мешать нам не будете. Условимся так. Присаживайтесь пока.

И я стал жить в подземной канцелярии Тарасникова.

Это был очень беспокойный, необычайно дотошный и придирчивый работяга. Целые дни он надписывал и заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву. По вечерам его мучили приступы лихорадки, он глотал акрихин, но лечь в госпиталь категорически отказывался:

Что вы, что вы! Куда же я уйду? Да тут все дело без меня станет! Все на мне и держится. На день мне уйти - так потом год не распутаешься тут...

Поздно ночью, вернувшись с переднего края обороны, засыпая на своем топчане, я все еще видел за столом усталое и бледное лицо Тарасникова, освещенное огнем лампы, деликатно, ради меня, приспущенным, и укутанное табачным туманом. От глиняной печурки, сложенной в углу, шел горячий чад. Усталые глаза Тарасникова слезились, но он продолжал надписывать и заклеивать пакеты. Потом он вызывал связного, который дожидался за плащ-палаткой, повешенной у входа в нашу землянку, и я слышал следующий разговор.

Кто из пятого батальона? - спрашивал Тарасников.

Я из пятого батальона,- отвечал связной.

Примите пакет... Вот. Возьмите его в руки. Так. Видите, написано здесь: "Срочно". Следовательно, доставить немедленно. Вручить лично командиру. Понятно? Не будет командира - передадите комиссару. Комиссара не будет - разыщите. Больше никому не передавать. Ясно? Повторите.

Доставить пакет срочно,- как на уроке, однотонно повторял связной.- Лично командиру, если не будет - комиссару, если не будет - отыскать.

Правильно. В чем понесете пакет?

Да уж обыкновенно... Вот тут, в кармане.

Покажите ваш карман.- И Тарасников подходил к высокому связному, становился на цыпочки, просовывал руку под плащ-палатку, за пазуху шинели, и проверял, нет ли прорех в кармане.

Так, в порядке. Теперь учтите: пакет секретный. Следовательно, если попадетесь противнику, что будете делать?

Да что вы, товарищ техник-интендант, зачем же я буду попадаться!

Попадаться незачем, совершенно верно, но я вас спрашиваю: что будете делать, если попадетесь?

Да я сроду никогда не попадусь...

А я вас спрашиваю, если? Так вот, слушайте. Если что, опасность какая, так содержимое съешьте, не читая. Конверт разорвать и бросить. Ясно? Повторите.

В случае опасности конверт разорвать и бросить, а что посередке - съесть.

Правильно. Через сколько времени вручите пакет?

Да тут минут сорок и идти всего.

Точнее прошу.

Да так, товарищ техник-интендант, я считаю, не больше пятидесяти минут пройду.

Да через час-то уж наверняка доставлю.

Так. Заметьте время.- Тарасников щелкал огромными кондукторскими часами.- Сейчас двадцать три пятьдесят. Значит, обязаны вручить не позднее ноль пятьдесят минут. Ясно? Можете идти.

И этот диалог повторялся с каждым посыльным, с каждым связным.

Покончив со всеми пакетами, Тарасников укладывался. Но и во сне он продолжал учить связных, обижался на кого-то, и часто ночью меня будил его громкий суховатый, отрывистый голос:

Как стоите? Вы куда пришли? Это вам не парикмахерская, а канцелярия штаба! - четко говорил он во сне.

Почему вошли, не доложившись? Выйдите и войдите еще раз. Пора научиться порядку. Так. Погодите. Видите, человек ест? Можете обождать, у вас не срочный пакет. Дайте человеку поесть... Распишитесь... Время отправления... Можете идти. Вы свободны...

Я тормошил его, пытаясь разбудить. Он вскакивал, смотрел на меня мало осмысленным взглядом и, снова повалившись на койку, прикрывшись шинелью, мгновенно погружался в свои штабные сны. И опять принимался быстро говорить.

Все это было не очень приятно. И я уже подумывал, как бы мне перебраться в другую землянку. Но однажды вечером, когда я вернулся в нашу халупку, основательно промокнув под дождем, и сел на корточки перед печкой, чтобы растопить ее, Тарасников встал из-за стола и подошел ко мне.

Тут, значит, получается так,- сказал он несколько виновато.- Я, видите ли, решил временно не топить печки. Давайте деньков пять воздержимся. А то, знаете, печка угар дает, и это, видимо, отражается на ее росте... Плохо на нее воздействует.

Я, ничего не понимая, смотрел на Тарасникова:

На чьем росте? На росте печки?

При чем же тут печка? - обиделся Тарасников.- Я, по-моему, выражаюсь достаточно ясно. Этот самый чад, он, видно, плохо действует...

Она совсем расти перестала.

Да кто расти перестал?

А вы что же, до сих пор не обратили внимания? - уставившись на меня с негодованием, закричал Тарасников.- А это что? Не видите? - И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.

Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зеленый росток. Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок. В двух местах его поддерживали белые тесемочки, приколотые кнопками к потолочине.

Понимаете? - заговорил Тарасников.- Все время росла. Такая славная веточка вымахнула. А тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. Я вот тут зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены. Видите, как сперва быстро росла. Иной день по два сантиметра вытягивала. Даю вам честное благородное слово! А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста. Так ей и захиреть недолго. Давайте уж воздержимся. И курить бы надо поменьше. Стебелечек-то нежненький, на него все влияет. А меня, знаете, интересует: доберется он до выхода? А? Ведь так, чертенок, и тянется поближе к воздуху, где солнце, чует из-под земли.

И мы легли спать в нетопленной, сырой землянке. На другой день я, чтобы снискать расположение Тарасникова, сам уже заговорил с ним о его веточке.

Ну как,- спросил я, сбрасывая с себя мокрую плащ-палатку,- растет?

Тарасников выскочил из-за стола, посмотрел мне внимательно в глаза, желая проверить, не смеюсь ли я над ним, но, увидев, что я говорю серьезно, с тихим восторгом поднял лампу, отвел ее чуточку в сторону, чтобы не закоптить свою веточку, и почти шепотом сообщил мне:

Представьте себе, почти на полтора сантиметра вытянулась. Я же говорил, топить не надо. Просто удивительное это явление природы!..

Ночью немцы обрушили на наше расположение массированный артиллерийский огонь. Я проснулся от грохота близких разрывов, выплевывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на нас сквозь бревенчатый потолок. Тарасников тоже проснулся и зажег лампочку. Все ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:

Я так думаю, что большой опасности нет. Не повредит ее? Конечно, сотрясение, но тут над нами три наката. Разве уж только прямое попадание. А я ее, видите, подвязал. Словно предчувствовал...

Я с интересом поглядел на него.

Он лежал, запрокинув голову на подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зеленый слабенький росточек, вившийся под потолком. Он просто забыл, видимо, о том, что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить нас заживо под землей. Нет, он думал только о бледной зеленой веточке, протянувшейся под потолком нашей халупы. Только за нее беспокоился он.

И часто теперь, когда я встречаю на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, суховатых на первый взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта Тарасникова и его зеленую веточку.

Пусть грохочет огонь над головой, пусть промозглая сырость земли проникает в самые кости, все равно - лишь бы уцелел, лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зеленый росток.

И кажется мне, что есть у каждого из нас своя заветная зеленая веточка. Ради нее готовы мы перенести все мытарства и невзгоды военной поры, потому что твердо знаем: там, за выходом, завешенным сегодня отсыревшей плащ-палаткой, солнце непременно встретит, согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбереженной ветке нашей.

ПРИМЕЧАНИЯ

Написан в начале войны на основе личных фронтовых впечатлений писателя. Рассказ посвящен С. Л. С., то есть Светлане Леонидовне Собиновой, жене писателя. Напечатан был в сборнике "Есть такие люди", М., 1943, и в других сборниках Л. Кассиля.

ВСЕ ВЕРНЕТСЯ

Человек забыл все. Кто он? Откуда? Ничего не было - ни имени, ни прошлого. Сумрак, густой и вязкий, обволакивал его сознание. Окружающие не могли помочь ему. Они сами ничего не знали о раненом. Его подобрали в одном из районов, очищенных от немцев; его нашли в промерзшем подвале тяжело избитым, метавшимся в бреду. Документов при нем не оказалось.

Раненые красноармейцы, брошенные немцами в один подвал вместе с ним, тоже не знали, кто он такой... Его отправили с эшелоном в глубокий тыл, поместили там в госпиталь. На пятый день, еще в дороге, он пришел в себя. Но когда спросили его, из какой он части, как его фамилия, он растерянно оглядел сестер и военврача, так напряженно свел брови, что побелела кожа в морщине на лбу, и проговорил вдруг глухо, медленно и безнадежно:

Не знаю я ничего... забыл я все. Это что же такое, товарищи? А, доктор? Как же теперь? Куда ж делось все? Запамятовал все как есть... Как же теперь?..

Он беспомощно посмотрел на доктора, схватился обеими руками за стриженую голову, нащупал бинт и боязливо отнял руки.

Ну, выскочило, все как есть выскочило. Вот вертится тут,- он покрутил пальцем перед своим лбом,- а как к нему повернешься, так оно и уплывет... Что же это со мной сделалось, доктор?

Вы успокойтесь, успокойтесь,- стал уговаривать его молодой врач Аркадий Львович и подал знак сестре, чтобы та вышла,- все пройдет, все вспомните, все вернется. Только не волноваться, не волноваться. Оставьте свою голову в покое, дадим отпуск памяти. А пока, разрешите, мы вас зачислим товарищем Непомнящим. Можно?

Так и над койкой надписали: "Непомнящий. Ранение головы, повреждение затылочной кости, многоместные ушибы тела..."

Молодого врача очень заинтересовал редкий случай такого тяжелого поражения памяти. Он внимательно следил за Непомнящим. Как терпеливый следопыт, он по отрывочным словам больного, по рассказам раненых, подобранных вместе с ним, постепенно добрался до истоков болезни.

Это человек с огромной волей,- говорил врач начальнику госпиталя.- Я понимаю, как все это произошло. Немцы его допрашивали, пытали. А он ничего не хотел сообщить им. Он старался как бы забыть все, что ему было известно. Характерно: один из красноармейцев, из тех, что были при том допросе, рассказал потом, что Непомнящий так и отвечал немцам: "Ничего не знаю. Не помню..." Дело рисуется мне в таком виде: он запер на ключ свою память в тот час и ключ закинул подальше. Он заставил себя на допросе забыть все, что могло интересовать немцев, все, что он знал. Но его безжалостно били по голове и на самом деле отшибли память. В результате - полная амнезия. Но я уверен, что у него все восстановится. Громадная воля! Она заперла память на ключ, она и отомкнет ее.

Молодой врач подолгу беседовал с Непомнящим. Он осторожно переводил разговор на темы, которые могли бы что-то напомнить больному. Он говорил о женах, которые писали другим раненым, рассказывал о детях. Но Непомнящий оставался безучастным. Иногда в памяти оживала острая боль, которая вспыхивала в перебитых суставах. Боль возвращала его к чему-то, не совсем забытому. Он видел перед собой тускло светящую лампочку в избе, вспоминал, что у него о чем-то упорно и жестоко допытывались, а он не отвечал. И его били, били... Но, как только он пытался сосредоточиться, эта сцена, слабо освещенная в сознании огоньком коптящей лампы, разом туманилась, все оставалось неразглядимым, сдвигалось куда-то в сторону от сознания, подобно тому, как исчезает, неуловимо прячась от взора, пятнышко, только что плававшее перед глазами. Все случившееся казалось Непомнящему ушедшим в конец длинного, плохо освещенного коридора. Он пытался войти в этот узкий проход, протиснуться в глубь его как можно дальше, но туннель становился все уже, все душнее. Раненый глох и задыхался во мраке. Тяжелые головные боли были результатом этих усилий.

Доктор попробовал читать Непомнящему газеты, но раненый начинал тяжело ворочаться, и врач понял, что он бередит какие-то самые больные места пораженной памяти. Тогда врач решил попробовать другие, более безобидные способы. Он принес где-то раздобытые святцы и подряд прочел вслух Непомнящему все имена: Агафон, Агамемнон, Аггей, Анемподист... Непомнящий выслушал все святцы с одинаковым равнодушием и не откликнулся ни на одно имя. Врач решил испытать еще одно, придуманное им средство. Однажды он пришел к Непомнящему, который уже вставал с постели, и принес ему военную гимнастерку, брюки, сапоги. Взяв выздоравливающего за руку, доктор повел его за собой по коридору, внезапно остановился у одной из дверей и резко распахнул ее. Перед Непомнящим блеснуло высокое трюмо. Худой человек в военной гимнастерке и сапогах походного образца, коротко остриженный, уставился на вошедшего из зеркала.

Ну, как? - спросил врач.- Не узнаете?

Нет,- отрывисто сказал Непомнящий, вглядываясь в зеркало,- личность незнакомая. Новый, что ли? - И он стал беспокойно оглядываться, ища глазами человека, который отражался в зеркале.

К Новому году начали прибывать в госпиталь посылки с гостинцами. Стали готовить елку. Аркадий Львович умышленно вовлек в дело Непомнящего. Врач рассчитывал, что милая возня с игрушками, мишурой и сверкающими шарами, душистый запах хвои породят у все позабывшего человека хоть какие-то воспоминания о днях, которые всеми людьми запоминаются на долгую жизнь и, пока живет сознание, искрятся в нем, как блестки, прячущиеся в елочных ветвях. Непомнящий аккуратно наряжал елку. Послушно, не улыбаясь, развешивал он на смолистых ветках безделушки, но все это ему ничего не напоминало.

Рано утром Аркадий Львович пришел к Непомнящему. Больной еще спал. Врач осторожно поправил на нем одеяло, подошел к окну и открыл большую форточку-фрамугу. Было половина восьмого, и мягкий ветерок оттепели принес снизу, из-под холма, гудок густого, бархатного тона. Это звал на работу один из ближайших заводов. Он то гудел в полную мощь, то как будто утихал чуточку, подчиняясь взмахам ветра, как мановениям невидимой дирижерской руки; вторя ему, откликнулись соседние заводы, а потом затрубили дальние гудки на рудниках...

И внезапно Непомнящий сел на койке.

Час который? - спросил он озабоченно, не открывая глаз, но спуская ноги с койки.- Уже наш гудел? Ох ты, черт, проспал я...

Он потер слипшиеся веки, крякнул, помотал головой, сгоняя сон, потом вскочил и стал ворошить госпитальный халат. Он взрыл всю постель, ища одежду. Ворчал, что задевал куда-то гимнастерку и брюки. Аркадий Львович вихрем вылетел из палаты и тотчас вернулся, неся костюм, в который он облачал Непомнящего в день эксперимента с зеркалом. Не глядя на врача, Непомнящий торопливо одевался, прислушивался к гудку, который все еще широко и властно входил в палату, вваливаясь через открытую фрамугу. На ходу оправляя пояс, Непомнящий побежал по коридору к выходу. Аркадий Львович последовал за ним и успел в раздевалке накинуть на плечи Непомнящего чью-то шинель. Непомнящий шел по улице, не глядя по сторонам. Не память еще, но лишь давняя привычка вела его сейчас по улице, которую он вдруг узнал. Много лет подряд каждое утро слышал он этот гудок, вскакивал в полусне с постели и тянулся к одежде. Аркадий Львович шел сперва позади Непомнящего. Он уже сообразил, что произошло. Счастливое совпадение! Раненого, как это уже не раз случалось, привезли в его родной город, и теперь он узнал гудок своего завода. Убедившись, что Непомнящий уверенно идет к заводу, врач опередил его и вбежал в табельную будку. Пожилая табельщица проходной обомлела, увидев Непомнящего.

Егор Петрович,- зашептала она,- господи боже, живой, здоровый!..

Непомнящий коротко кивнул ей:

Здорова была, товарищ Лахтина. Задержался я маленько сегодня.

Он стал рыться в карманах, беспокойно ища пропуск. Но из караульной будки вышел вахтер, что-то шепнул табельщице. Непомнящего пропустили.

И вот он пришел в свой цех и направился прямиком к своему станку. Быстро, хозяйским глазом осмотрел он станок, оглянулся, поискал глазами в молчаливой толпе рабочих, в отдалении деликатно смотревших на него, наладчика, подозвал его пальцем.

Здорово, Константин Андреевич, поправь-ка мне диск на делительной головке.

Как ни упрашивал Аркадий Львович, народу интересно было поглядеть на знаменитого фрезеровщика, так неожиданно, так необычно вернувшегося на свой завод. "Барычев тут..." - пронеслось по всем цехам. Егора Петровича Барычева считали погибшим. Давно не было никаких вестей о нем. Аркадий Львович издали присматривал за своим пациентом.

Барычев еще раз критически оглядел свой станок, одобрительно крякнул, и врач услышал, как облегченно вздохнул стоявший около него молодой парень, видимо заменявший Барычева у станка. Но вот затрубил над цехом бас заводского гудка. Егор Петрович Барычев вставил в оправку деталь, укрепил, как он всегда делал, сразу два фреза большого диаметра, пустил станок вручную, потом мягко включил подачу. Брызнула эмульсия, затопорщилась металлическая стружка. "По-своему работает, по-прежнему, по-барычевски",- с уважением шептали вокруг. Память уже вернулась рукам мастера.

Что это сегодня на всех стих какой нашел? - проговорил он, обращаясь к другу-наладчику.- Гляди-ка ты, Константин Андреевич, молодые-то наши из ранних.

Ты уж больно стар,- отшутился наладчик.- Тридцати еще не стукнуло, а тоже дедушкой заговорил. А что касаемо продукции, то у нас теперь весь цех по-барычевски работать взялся. Двести двадцать процентов даем. Сам понимаешь, тянуть не время. Как ты в действующую отбыл...

Погоди,- тихо сказал Егор Петрович и выронил из рук гаечный ключ.

Звонко ударился металл о кафель пола. На этот звук поспешил Аркадий Львович. Он увидел, как сперва побагровели, а потом медленно отошли, побелели скулы Барычева.

Костя... Константин Андреевич, доктор... а жена как? Ребята мои? Ведь я же их с первого дня не видел, как на фронт ушел...

И память ворвалась в него, обернувшись живой тоской по дому. Память ударила в сердце жгучей радостью возвращения и нестерпимой яростной обидой на тех, кто пытался у него похитить все добытое жизнью! Вернулось все.

ПРИМЕЧАНИЯ

Драматическая история, описанная в рассказе, произошла в одном госпитале на Урале вскоре после начала войны. Писатель узнал о ней от врача этого госпиталя. Тогда же рассказ был передан по радио и опубликован в сборнике Л. Кассиля "Линия связи", М., 1942.

1. Святцы - список "святых" людей, почитаемых христианской церковью, и праздников в их честь в календарном или алфавитном порядке.

У КЛАССНОЙ ДОСКИ

Про учительницу Ксению Андреевну Карташову говорили, что у нее руки поют. Движения у нее были мягкие, неторопливые, округлые, и, когда она объясняла урок в классе, ребята следили за каждым мановением руки учительницы, и рука пела, рука объясняла все, что оставалось непонятным в словах. Ксении Андреевне не приходилось повышать голос на учеников, ей не надо было прикрикивать. Зашумят в классе, она подымет свою легкую руку, поведет ею - и весь класс словно прислушивается, сразу становится тихо.

Ух, она у нас и строгая же! - хвастались ребята.- Сразу все замечает...

Тридцать два года учительствовала в селе Ксения Андреевна. Сельские милиционеры отдавали ей честь на улице и, козыряя, говорили:

Ксения Андреевна, ну как мой Ванька у вас по науке двигает? Вы его там покрепче.

Ничего, ничего, двигается понемножку,- отвечала учительница,- хороший мальчуган. Ленится вот только иногда. Ну, это и с отцом бывало. Верно ведь?

Милиционер смущенно оправлял пояс: когда-то он сам сидел за партой и отвечал у доски Ксении Андреевне и тоже слышал про себя, что малый он неплохой, да только ленится иногда... И председатель колхоза был когда-то учеником Ксении Андреевны, и директор машинно-тракторной станции учился у нее. Много людей прошло за тридцать два года через класс Ксении Андреевны. Строгим, но справедливым человеком прослыла она. Волосы у Ксении Андреевны давно побелели, но глаза не выцвели и были такие же синие и ясные, как в молодости. И всякий, кто встречал этот ровный и светлый взгляд, невольно веселел и начинал думать, что, честное слово, не такой уж он плохой человек и на свете жить безусловно стоит. Вот какие глаза были у Ксении Андреевны!

И походка у нее была тоже легкая и певучая. Девочки из старших классов старались перенять ее. Никто никогда не видел, чтобы учительница заторопилась, поспешила. А в то же время всякая работа быстро спорилась и тоже словно пела в ее умелых руках. Когда писала она на классной доске условия задачи или примеры из грамматики, мел не стучал, не скрипел, не крошился и ребятам казалось, что из мелка, как из тюбика, легко и вкусно выдавливается белая струйка, выписывая на черной глади доски буквы и цифры. "Не спеши! Не скачи, подумай сперва как следует!" - мягко говорила Ксения Андреевна, когда ученик начинал плутать в задаче или в предложении и, усердно надписывая и стирая написанное тряпкой, плавал в облачках мелового дыма.

Не заспешила Ксения Андреевна и в этот раз. Как только послышалась трескотня моторов, учительница строго оглядела небо и привычным голосом сказала ребятам, чтобы все шли к траншее, вырытой в школьном дворе. Школа стояла немножко в стороне от села, на пригорке. Окна классов выходили к обрыву над рекой. Ксения Андреевна жила при школе. Занятий не было. Фронт проходил совсем недалеко от села. Где-то рядом громыхали бои. Части Красной Армии отошли за реку и укрепились там. А колхозники собрали партизанский отряд и ушли в ближний лес за селом. Школьники носили им туда еду, рассказывали, где и когда были замечены немцы. Костя Рожков - лучший пловец школы - не раз доставлял на тот берег красноармейцам донесения от командира лесных партизан. Шура Капустина однажды сама перевязала раны двум пострадавшим в бою партизанам - этому искусству научила ее Ксения Андреевна. Даже Сеня Пичугин, известный тихоня, высмотрел как-то за селом немецкий патруль и, разведав, куда он идет, успел предупредить отряд.

Под вечер ребята собирались у школы и обо всем рассказывали учительнице. Так было и в этот раз, когда совсем близко заурчали моторы. Фашистские самолеты не раз уже налетали на село, бросали бомбы, рыскали над лесом в поисках партизан. Косте Рожкову однажды пришлось даже целый час лежать в болоте, спрятав голову под широкие листы кувшинок. А совсем рядом, подсеченный пулеметными очередями самолета, валился в воду камыш... И ребята уже привыкли к налетам.

Но теперь они ошиблись. Урчали не самолеты. Ребята еще не успели спрятаться в щель, как на школьный двор, перепрыгнув через невысокий палисад, забежали три запыленных немца. Автомобильные очки со створчатыми стеклами блестели на их шлемах. Это были разведчики-мотоциклисты. Они оставили свои машины в кустах. С трех разных сторон, но все разом они бросились к школьникам и нацелили на них свои автоматы.

Стой! - закричал худой длиннорукий немец с короткими рыжими усиками, должно быть начальник.- Пионирен? - спросил он.

Ребята молчали, невольно отодвигаясь от дула пистолета, который немец по очереди совал им в лицо.

Но жесткие, холодные стволы двух других автоматов больно нажимали сзади в спины и шеи школьников.

Шнеллер, шнеллер, бистро! - закричал фашист.

Ксения Андреевна шагнула вперед прямо на немца и прикрыла собой ребят.

Что вы хотите? - спросила учительница и строго посмотрела в глаза немцу. Ее синий и спокойный взгляд смутил невольно отступившего фашиста.

Кто такое ви? Отвечать сию минуту... Я кой-чем говорить по-русски.

Я понимаю и по-немецки,- тихо отвечала учительница,- но говорить мне с вами не о чем. Это мои ученики, я учительница местной школы. Вы можете опустить ваш пистолет. Что вам угодно? Зачем вы пугаете детей?

Не учить меня! - зашипел разведчик.

Двое других немцев тревожно оглядывались по сторонам. Один из них сказал что-то начальнику. Тот забеспокоился, посмотрел в сторону села и стал толкать дулом пистолета учительницу и ребят по направлению к школе.

Ну, ну, поторапливайся,- приговаривал он,- мы спешим...- Он пригрозил пистолетом.- Два маленьких вопроса - и все будет в порядке.

Ребят вместе с Ксенией Андреевной втолкнули в класс. Один из фашистов остался сторожить па школьном крыльце. Другой немец и начальник загнали ребят за парты.

Сейчас я вам буду давать небольшой экзамен,- сказал начальник.- Сидеть на место!

Но ребята стояли, сгрудившись в проходе, и смотрели, бледные, на учительницу.

Садитесь, ребята,- своим негромким и обычным голосом сказала Ксения Андреевна, как будто начинался очередной урок.

Ребята осторожно расселись. Они сидели молча, не спуская глаз с учительницы. Они сели, по привычке, на свои места, как сидели обычно в классе: Сеня Пичугин и Шура Капустина впереди, а Костя Рожков сзади всех, на последней парте. И, очутившись на своих знакомых местах, ребята понемножку успокоились.

За окнами класса, на стеклах которых были наклеены защитные полоски, спокойно голубело небо, на подоконнике в банках и ящиках стояли цветы, выращенные ребятами. На стеклянном шкафу, как всегда, парил ястреб, набитый опилками. И стену класса украшали аккуратно наклеенные гербарии.

Старший немец задел плечом один из наклеенных листов, и на пол посыпались с легким хрустом засушенные ромашки, хрупкие стебельки и веточки.

Это больно резнуло ребят по сердцу. Все было дико, все казалось противным привычно установившемуся в этих стенах порядку. И таким дорогим показался ребятам знакомый класс, парты, на крышках которых засохшие чернильные подтеки отливали, как крыло жука-бронзовика.

А когда один из фашистов подошел к столу, за которым обычно сидела Ксения Андреевна, и пнул его ногой, ребята почувствовали себя глубоко оскорбленными.

Начальник потребовал, чтобы ему дали стул. Никто из ребят не пошевелился.

Ну! - прикрикнул фашист.

Тихонький Сеня Пичугин неслышно соскользнул с парты и пошел за стулом. Он долго не возвращался.

Пичугин, поскорее! - позвала Сеню учительница.

Тот явился через минуту, волоча тяжелый стул с сиденьем, обитым черной клеенкой. Не дожидаясь, пока он подойдет поближе, немец вырвал у него стул, поставил перед собой и сел. Шура Капустина подняла руку:

Ксения Андреевна... можно выйти из класса?

Сиди, Капустина, сиди.- И, понимающе взглянув на девочку, Ксения Андреевна еле слышно добавила: - Там же все равно часовой.

Теперь каждый меня будет слушать! - сказал начальник.

И, коверкая слова, фашист стал говорить ребятам о том, что в лесу скрываются красные партизаны, и он это прекрасно знает, и ребята тоже это прекрасно знают. Немецкие разведчики не раз видели, как школьники бегали туда-сюда в лес. И теперь ребята должны сказать начальнику, где спрятались партизаны. Если ребята скажут, где сейчас партизаны,- натурально, все будет хорошо. Если ребята не скажут,- натурально, все будет очень плохо.

Теперь я буду слушать каждый! - закончил свою речь немец.

Тут ребята поняли, чего от них хотят. Они сидели не шелохнувшись, только переглянуться успели и снова застыли на своих партах.

По лицу Шуры Капустиной медленно ползла слеза. Костя Рожков сидел, наклонившись вперед, положив крепкие локти на откинутую крышку парты. Короткие пальцы его рук были сплетены. Костя слегка покачивался, уставившись в парту. Со стороны казалось, что он пытается расцепить руки, а какая-то сила мешает ему сделать это.

Ребята сидели молча.

Начальник подозвал своего помощника и взял у него карту.

Прикажите им,- сказал он по-немецки Ксении Андреевне,- чтобы они показали мне на карте или на плане это место. Ну, живо! Только смотрите у меня...- Он заговорил опять по-русски: - Я вам предупреждаю, что я понятен русскому языку и что вы будете сказать детей...

Он подошел к доске, взял мелок и быстро набросал план местности - реку, село, школу, лес... Чтобы было понятней, он даже трубу нарисовал на школьной крыше и нацарапал завитушки дыма.

Может быть, вы все-таки подумаете и сами скажете мне все, что надо? - тихо спросил начальник по-немецки у учительницы, вплотную подойдя к ней.- Дети не поймут, говорите по-немецки.

Я уже сказала вам, что никогда не была там и не знаю, где это.

Фашист, схватив своими длинными руками Ксению Андреевну за плечи, грубо потряс ее:

Ксения Андреевна высвободилась, сделала шаг вперед, подошла к партам, оперлась обеими руками на переднюю и сказала:

Ребята! Этот человек хочет, чтобы мы сказали ему, где находятся наши партизаны. Я не знаю, где они находятся. Я там никогда не была. И вы тоже не знаете. Правда?

Не знаем, не знаем!..- зашумели ребята.- Кто их знает, где они! Ушли в лес - и все.

Вы совсем скверные учащиеся,- попробовал пошутить немец,- не может отвечать на такой простой вопрос. Ай, ай...

Он с деланной веселостью оглядел класс, но не встретил ни одной улыбки. Ребята сидели строгие и настороженные. Тихо было в классе, только угрюмо сопел на первой парте Сеня Пичугин.

Немец подошел к нему:

Ну, ты, как звать?.. Ты тоже не знаешь?

Не знаю,- тихо ответил Сеня.

А это что такое, знаешь? - И немец ткнул дулом пистолета в опущенный подбородок Сени.

Это знаю,- сказал Сеня.- Пистолет-автомат системы "вальтер"...

А ты знаешь, сколько он может убивать таких скверных учащихся?

Не знаю. Сами считайте... - буркнул Сеня.

Кто такое! - закричал немец.- Ты сказал: сами считать! Очень прекрасно! Я буду сам считать до трех. И если никто мне не сказать, что я просил, я буду стрелять сперва вашу упрямую учительницу. А потом - всякий, кто не скажет. Я начинал считать! Раз!..

Он схватил Ксению Андреевну за руку и рванул ее к стене класса. Ни звука не произнесла Ксения Андреевна, но ребятам показалось, что ее мягкие певучие руки сами застонали. И класс загудел. Другой фашист тотчас направил на ребят свой пистолет.

Дети, не надо,- тихо произнесла Ксения Андреевна и хотела по привычке поднять руку, но фашист ударил стволом пистолета по ее кисти, и рука бессильно упала.

Алзо, итак, никто не знай из вас, где партизаны,- сказал немец.- Прекрасно, будем считать. "Раз" я уже говорил, теперь будет "два".

Фашист стал подымать пистолет, целя в голову учительнице. На передней парте забилась в рыданиях Шура Капустина.

Молчи, Шура, молчи,- прошептала Ксения Андреевна, и губы ее почти не двигались.- Пусть все молчат,- медленно проговорила она, оглядывая класс,- кому страшно, пусть отвернется. Не надо смотреть, ребята. Прощайте! Учитесь хорошенько. И этот наш урок запомните...

Я сейчас буду говорить "три"!- перебил ее фашист.

И вдруг на задней парте поднялся Костя Рожков и поднял руку:

Она правда не знает!

А кто знай?

Я знаю... - громко и отчетливо сказал Костя.- Я сам туда ходил и знаю. А она не была и не знает.

Ну, показывай,- сказал начальник.

Рожков, зачем ты говоришь неправду? - проговорила Ксения Андреевна.

Я правду говорю,- упрямо и жестко сказал Костя и посмотрел в глаза учительнице.

Костя...- начала Ксения Андреевна.

Но Рожков перебил ее:

Ксения Андреевна, я сам знаю...

Учительница стояла, отвернувшись от него, уронив свою белую голову на грудь. Костя вышел к доске, у которой он столько раз отвечал урок. Он взял мел. В нерешительности стоял он, перебирая пальцами белые крошащиеся кусочки. Фашист приблизился к доске и ждал. Костя поднял руку с мелком.

Вот, глядите сюда,- зашептал он,- я покажу.

Немец подошел к нему и наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что показывает мальчик. И вдруг Костя обеими руками изо всех сил ударил черную гладь доски. Так делают, когда, исписав одну сторону, доску *собираются перевернуть на другую. Доска резко повернулась в своей раме, взвизгнула и с размаху ударила фашиста по лицу. Он отлетел в сторону, а Костя, прыгнув через раму, мигом скрылся за доской, как за щитом. Фашист, схватившись за разбитое в кровь лицо, без толку палил в доску, всаживая в нее пулю за пулей.

Напрасно... За классной доской было окно, выходившее к обрыву над рекой. Костя, не задумываясь, прыгнул в открытое окно, бросился с обрыва в реку и поплыл к другому берегу.

Второй фашист, оттолкнув Ксению Андреевну, подбежал к окну и стал стрелять по мальчику из пистолета. Начальник отпихнул его в сторону, вырвал у него пистолет и сам прицелился через окно. Ребята вскочили на парты. Они уже не думали про опасность, которая им самим угрожала. Их тревожил теперь только Костя. Им хотелось сейчас лишь одного - чтобы Костя добрался до того берега, чтобы немцы промахнулись.

В это время, заслышав пальбу на селе, из леса выскочили выслеживавшие мотоциклистов партизаны. Увидев их, немец, стороживший на крыльце, выпалил в воздух, прокричал что-то своим товарищам и кинулся в кусты, где были спрятаны мотоциклы. Но по кустам, прошивая листья, срезая ветви, хлестнула пулеметная очередь красноармейского дозора, что был на другом берегу...

Прошло не более пятнадцати минут, и в класс, куда снова ввалились взволнованные ребята, партизаны привели троих обезоруженных немцев. Командир партизанского отряда взял тяжелый стул, придвинул его к столу и хотел сесть, но Сеня Пичугин вдруг кинулся вперед и выхватил у него стул.

Не надо, не надо! Я вам сейчас другой принесу,

И мигом притащил из коридора другой стул, а этот задвинул за доску. Командир партизанского отряда сел и вызвал к столу для допроса начальника фашистов. А двое других, помятые и притихшие, сели рядышком на парте Сени Пичугина и Шуры Капустиной, старательно и робко размещая там свои ноги.

Он чуть Ксению Андреевну не убил,- зашептала Шура Капустина командиру, показывая на фашистского разведчика.

Не совсем точно так,- забормотал немец,- это правильно совсем не я...

Он, он! - закричал тихонький Сеня Пичугин.- У него метка осталась... я... когда стул тащил, на клеенку чернила опрокинул нечаянно.

Командир перегнулся через стол, взглянул и усмехнулся: на серых штанах фашиста сзади темнело чернильное пятно...

В класс вошла Ксения Андреевна. Она ходила на берег узнать, благополучно ли доплыл Костя Рожков. Немцы, сидевшие за передней партой, с удивлением посмотрели на вскочившего командира.

Встать! - закричал на них командир.- У нас в классе полагается вставать, когда учительница входит. Не тому вас, видно, учили!

И два фашиста послушно поднялись.

Разрешите продолжать наше занятие, Ксения Андреевна? - спросил командир.

Сидите, сидите, Широков.

Нет уж, Ксения Андреевна, занимайте свое законное место,- возразил Широков, придвигая стул,- в этом помещении вы у нас хозяйка. И я тут, вон за той партой, уму-разуму набрался, и дочка моя тут у вас... Извините, Ксения Андреевна, что пришлось этих охальников в класс ваш допустить. Ну, раз уж так вышло, вот вы их сами и порасспрошайте толком. Подсобите нам: вы по-ихнему знаете...

И Ксения Андреевна заняла свое место за столом, у которого она выучила за тридцать два года много хороших людей. А сейчас перед столом Ксении Андреевны, рядом с классной доской, пробитой пулями, мялся длиннорукий рыжеусый верзила, нервно оправлял куртку, мычал что-то и прятал глаза от синего строгого взгляда старой учительницы.

Стойте как следует,- сказала Ксения Андреевна,- что вы ерзаете? У меня ребята этак не держатся. Вот так... А теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы.

И долговязый фашист, оробев, вытянулся перед учительницей.

ПРИМЕЧАНИЯ

Написан в первые годы войны. Передавался по радио. Впервые опубликован в сборнике Л. Кассиля "Друзья-товарищи", Свердлгиз, 1942.

ОТМЕТКИ РИММЫ ЛЕБЕДЕВОЙ

В город Свердловск приехала вместе со своей мамой девочка Римма Лебедева. Она поступила учиться в третий класс. Тетка, у которой жила теперь Римма, пришла в школу и сказала учительнице Анастасии Дмитриевне:

Вы к ней, пожалуйста, строго не подходите. Они ведь с матерью еле выбрались. Свободно могли немцам в плен попасть. На их село бомбы кидали. На нее все это очень подействовало. Я думаю, что она теперь нервная. Наверное, она не в силах нормально учиться. Вы это имейте в виду.

Хорошо,- сказала учительница,- я буду это иметь в виду, но мы постараемся, чтобы она могла учиться, как все.

На другой день Анастасия Дмитриевна пришла в класс пораньше и сказала ребятам так:

Лебедева Римма еще не приходила?.. Вот, ребята, пока ее нет, я хочу вас предупредить: девочка эта, может быть, много пережила. Они были недалеко от фронта с мамой. Их село немцы бомбили. Мы с вами должны помочь ей прийти в себя, наладить учение. Особенно много не расспрашивайте ее. Условились?

Условились! - дружно ответили третьеклассники.

Маня Петлина, первая отличница класса, усадила Римму на своей парте, рядом с собой. Мальчик, сидевший тут раньше, уступил ей свое место. Ребята давали Римме свои учебники. Маня подарила ей жестяную коробочку с красками. И третьеклассники ни о чем не расспрашивали Римму.

Но училась она неважно. Она не готовила уроков, хотя Маня Петлина помогала ей заниматься и приходила к Римме на дом, чтобы вместе с ней решить заданные примеры. Слишком заботливая тетка мешала девочкам.

Хватит вам учиться-то,- говорила она, подходя к столу, закрывала учебники и убирала Риммины тетрадки в шкаф.- Ты ее, Маня, уж совсем замучила. Она не то, что вы - дома тут сидели. Вы себя с ней не сравнивайте.

И эти теткины разговоры в конце концов подействовали на Римму. Она решила, что ей уже незачем учиться, и совсем перестала готовить уроки. А когда Анастасия Дмитриевна спрашивала, почему Римма опять не знает уроков, она говорила:

На меня тот случай очень подействовал. Я не в силах нормально учиться. У меня теперь стали нервы.

И когда Маня и подруги пробовали уговорить Римму, чтобы она училась как следует, она опять упрямо твердила:

Я почти что на самой войне была. А вы были? Нет. И не сравнивайте.

Ребята молчали. Действительно, они не были на войне. Правда, у многих из них отцы и родственники ушли в армию. Но трудно было спорить с девочкой, которая сама была довольно близко от фронта. А Римма, видя смущение ребят, стала теперь прибавлять к теткиным словам еще свои собственные. Она говорила, что ей скучно учиться и неинтересно, что она опять скоро уедет на самый фронт и поступит там в разведчицы, а всякие диктовки и арифметики ей не очень нужны.

Недалеко от школы был госпиталь. Ребята часто ходили туда. Они читали раненым вслух книги, один из третьеклассников хорошо играл на балалайке, и школьники тихим хором пели раненым "Светит месяц" и "Во поле березонька стояла". Девочки вышивали кисеты для раненых. Вообще школа и госпиталь очень сдружились. Ребята сперва не брали с собой Римму. Они боялись, что вид раненых напомнит ей что-нибудь тяжелое. Но Римма упросила, чтобы ее взяли. Она даже сама сшила табачный кисет. Правда, он у нее вышел не очень складным. И когда Римма дала кисет лейтенанту, лежавшему в палате Э 8, раненый почему-то примерил его на здоровую левую руку и спросил:

Как вас звать-то? Римма Лебедева? - и негромко пропел: Ай да Римма - молодец! Вот так мастерица! Шила раненым кисет - Вышла рукавица.

Но, увидев, что Римма покраснела и расстроилась, поспешно поймал ее за рукав своей левой, здоровой рукой и сказал:

Ничего, ничего, вы не смущайтесь, это я так, в шутку. Прекрасный кисет! Спасибо. А это даже хорошо, что и за рукавицу сойти может.Пригодится. Тем более, мне только для одной руки теперь и нужно.

И лейтенант печально кивнул на обмотанную бинтами правую руку.

А вот вы мне сослужите в дружбу,- попросил он.- У меня тоже дочка есть, во втором классе учится. Олей зовут.. Она мне письма пишет, а я вот ответа написать не могу... Рука... Может быть, сядете, возьмете карандашик? А я вам продиктую. Очень буду благодарен.

Конечно, Римма согласилась. Она гордо взяла карандаш, и лейтенант медленно продиктовал ей письмо для своей дочки Оли.

Ну, давайте поглядим, что мы тут с вами вместе насочиняли.

Он взял левой рукой листок, исписанный Риммой, прочел, нахмурился и огорченно присвистнул:

Фью!.. Это некрасиво получается. Очень уж грубые ошибки ставите. Вы в каком классе? В третьем пора уже чище писать. Нет, это не годится. Меня дочка засмеет. "Нашел, скажет, грамотеев". Она хоть и во втором классе, а уж знает, что, когда слово "дочка" пишешь, после "ч" мягкий знак совершенно не требуется.

Римма молчала, отвернувшись в сторону. Маня Петлина подскочила к самой койке лейтенанта и зашептала ему на ухо:

Товарищ лейтенант, она не в силах еще нормально учиться. Она еще не пришла в себя. На нее очень подействовало. Они почти около самого фронта с мамой были.- И она обо всем рассказала раненому.

Так,- промолвил лейтенант.- Не совсем это правильный разговор. Бедой и горем долго не хвастаются. Или уж терпят, или помочь горю-беде стараются, чтобы не стало их. Я вот за то и правую руку свою отдал, наверное, а многие и головы совсем сложили, чтобы ребята у нас учились как следует, как мы хотим, чтобы у них жизнь была по всем нашим правилам... Вот что, Римма: приходите-ка завтра после уроков на часок, потолкуем, и я вам еще письмецо продиктую,- неожиданно закончил он.

И теперь каждый день после уроков Римма приходила в палату Э 8, где лежал раненый лейтенант. И он диктовал - медленно, громко, раздельно - письма своим друзьям. Друзей, родственников и знакомых у лейтенанта было необыкновенно много. Они жили в Москве, Саратове, Новосибирске, Ташкенте, Пензе.

- "Дорогой Михаил Петрович!" Знак восклицательный, вверх дубинкой,- диктовал лейтенант.- Теперь пиши с новой строки. "Хочу знать", запятая, "как двигается..." После "т" не надо мягкого знака в данном случае... "как двигается дело у нас на заводе". Точка.

Потом лейтенант вместе с Риммой разбирал ошибки, исправлял и объяснял, почему надо писать так, а не этак. И заставлял найти на небольшой карте город, куда посылалось письмо.

Прошло еще два месяца, и однажды вечером в палату Э 8 пришла Римма Лебедева и, хитро отвернувшись, протянула лейтенанту ведомость с отметками за вторую четверть. Лейтенант внимательно проглядел все отметки.

Ого! Это порядок! - сказал он.- Молодец, Римма Лебедева: ни одного "посредственно". А по русскому и географии даже "отлично". Ну, получайте вашу грамоту! Документ почетный.

Но Римма отвела рукой протянутую ей ведомость.

Его нашли потом красноармейцы в чужой избе, недалеко от дома, где жил председатель сельсовета Суханов. Гриша был в беспамятстве. Из глубокой раны на ноге хлестала кровь.

Никто не понимал, каким образом он попал к немцам. Ведь сперва и он ушел со всеми в лесок за прудом. Что же заставило его вернуться?

Это так и осталось непонятным.

Как-то в воскресенье лутохинские ребята приехали в Москву, чтобы проведать Гришу.

Навестить своего капитана отправились четыре форварда из школьной команды "Восход", вместе с которыми еще этим летом Гриша составлял знаменитую пятерку нападения. Сам капитан играл в центре. Слева от него был юркий Коля Швырев, любивший в игре подолгу водить мяч своими цепкими ногами, за что его и звали Крючкотвором. По правую руку от капитана играл сутулый и вихлястый Еремка Пасекин, которого дразнили "Еремка-поземка, дуй низом по полю" за то, что он бегал, низко пригнувшись и волоча ноги. На левом краю действовал быстрый, точный, сообразительный Костя Бельский, снискавший прозвище "Ястребок". На другом краю нападения мотался долговязый и дурашливый Савка Голопятов, по кличке "Балалайка". Он вечно попадал в положение офсайда - "вне игры", и команда по его милости получала от судьи штрафные удары.

Вместе с мальчиками увязалась и Варя Суханова, не в меру любопытная девчонка, таскавшаяся на все матчи и громче всех хлопавшая, когда выигрывал "Восход". Прошлой весной она своими руками вышила на голубой футболке капитана знак команды "Восход" - желтый полукруг над линейкой и растопыренные розовые лучи во все стороны.

Ребята заранее списались с главным врачом, заручились особым пропуском, и им разрешили навестить раненого капитана.

В больнице пахло, как пахнет во всех больницах, чем-то едким, тревожным, специально докторским. И сразу захотелось говорить шепотом... Чистота была такая, что ребята, теснясь, долго скребли подошвы о резиновый половичок и никак не могли решиться ступить с него на сверкающий линолеум коридора. Потом на них надели белые халаты с тесемками. Все сделались схожими между собой, и почему-то неловко было глядеть друг на друга. "Прямо не то пекари, не то аптекари",- не удержался, сострил Савка.

Ну, и не бренчи тут зря,- строгим шепотом остановил его Костя Ястребок.- Нашел тоже место, Балалайка!..

Их ввели в светлую комнату. На окнах и тумбах стояли цветы. Но казалось, что и цветы пахнут аптекой. Ребята осторожно присели на скамьи, выкрашенные белой эмалевой краской.

Скоро докторица, а может быть, сестра, тоже вся в белом, ввела Гришу. На капитане был длинный больничный халат. И, стуча костылями, Гриша еще неумело подскакивал на одной ноге, поджав, как показалось ребятам, другую под халат. Увидев друзей, он не улыбнулся, только покраснел и кивнул им как-то очень устало своей накоротко остриженной головой.

Ребята поднялись и, заходя друг другу за спину, стукаясь плечами, стали протягивать ему руки.

Здравствуй, Гриша,- проговорил Костя,- это мы к тебе приехали.

"Лорд Байрон ,- читал капитан,- оставшийся с детства на всю жизнь хромым, тем не менее пользовался в обществе огромным успехом и славой. Он был неутомимым путешественником, бесстрашным наездником, искусным боксером и выдающимся пловцом..."

Капитан перечитал это место три раза подряд, потом положил книгу на тумбочку, повернулся лицом к стене и принялся мечтать.

ПРИМЕЧАНИЯ

В годы войны писатель посещал больницы, где лежали раненые дети. Случай, описанный в рассказе, был на самом деле. Рассказ впервые напечатан в 1943 году в сборнике "Есть такие люди" и в сборнике "Обыкновенные ребята".

1. Русаковская больница - больница имени И. Русакова в Москве; названа в честь видного деятеля большевистской партии.

2. Лорд Джордж Гордон Байрон - знаменитый английский поэт. Несмотря на хромоту, был незаурядным спортсменом.

Кассиль Лев Абрамович родился 27 июня 1905 в слободе Покровской (г. Энгельс на Волге) в семье врача. Учился в гимназии, после революции преобразованной в Единую трудовую школу. Сотрудничал с Покровской детской библиотекой-читальней, при которой организовывались для детей рабочих различные кружки, в том числе издавался и рукописный журнал, редактором и художником которого был Кассиль. По окончании школы за активную общественную работу Кассиль получил направление в вуз. В 1923 поступает на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета, специализируясь на аэродинамическом цикле. К третьему курсу начал всерьез думать о литературном труде. Через год написал свой первый рассказ, который был напечатан в 1925 в газете "Новости радио". Все свободное время отдавал чтению русской классики.
В 1927 познакомился с В.Маяковским, громоподобным талантом которого давно восхищался, начинает сотрудничать в журнале Маяковского "Новый Леф". Здесь были напечатаны отрывки из первой книги "Кондуит". Получил предложение сотрудничать в журнале "Пионер", где в это время работали М.Пришвин, А.Гайдар и др. Познакомился с С.Маршаком, встреча с которым определила творческий путь Кассиля как детского писателя. Из журналистики не уходил: более девяти лет работал в газете "Известия", ездил по стране и за рубеж, встречаясь с интересными людьми, публикуя материалы в газетах для взрослых и детей. Вторая большая книга "Швамбрания" вышла в 1933;
Тематика повестей и романов, написанных впоследствии Кассилем, разнообразна: "Вратарь республики" (1937); "Черемыш - брат героя" (1938); "Маяковский - сам" (1940); "Дорогие мои мальчишки" (1944); "Ход белой королевы" (1956); "Улица младшего сына" (совместно с М.Полянским, 1949); "Чаша гладиатора" (1961) и другие. Видный рус. сов. прозаик, более известный произв. дет. лит-ры, один из основоположников (вместе с Б. Житковым, К. Чуковским, С. Я. Маршаком) сов. дет. лит-ры. Род. в слободе Покровской (ныне - г. Энгельс), учился на физ.-мат. факультете МГУ, но не окончил его, полностью переключившись на лит. деятельность, в 1920-е гг. (по предложению В. Маяковского) работал в журн. «Новый ЛЕФ». Печататься начал с 1925 г. Чл.-корр. Академии пед. наук СССР. Лауреат Гос. премии СССР (1951).
Известность К. принесли две автобиогр. повести о детстве - «Кондуит» (1930) и «Швамбрания» (1933); объединены в один том - «Кондуит и Швамбрания» (1935); - содержащие условно-фантаст. элемент: воображаемую страну, придуманную детьми; мн. детали этой дет. игры (придуманная история, география, политика и т. п.) - напоминают более основательные и «серьезные» конструкции совр. фэнтези.
Глубокое знание интересов, увлечений, вкусов, нравов, языка и манер, всей системы ценностей современной ему молодежи, тяготения к реальному бытописанию, а в нем - к изображению людей «экстремальных» профессий (спортсменов, летчиков, художников, актеров и т. п.), определили тематику (и стиль) произведений Кассиля, написанных для детей и юношества: романы «Вратарь Республики» (1938), отразивший, в числе прочего, не охладевающую у писателя на протяжении всей жизни страсть футбольного болельщика; «Ход белой королевы» (1956), посвященный лыжному спорту; «Чаша гладиатора» (1960) – о жизни циркового борца и судьбах русских людей, оказавшихся после 1917 года в эмиграции; повести «Черемыш, брат героя» (1938), «Великое противостояние» (ч. 1–2, 1941–1947), передающей процесс духовного взросления «незаметной» девочки Симы Крупицыной, благодаря мудрому человеку и выдающемуся режиссеру неожиданно открывшей в себе талант не только и не столько актрисы, сколько незаурядной и сильной личности; «Дорогие мои мальчишки» (1944) - о детях, в годы войны заменивших в тылу отцов; «Улица младшего сына» (1949, совместно с М. Поляновским; Государственная премия, 1951), рассказавшая о жизни и смерти юного партизана Володи Дубинина; «Ранний восход» (1952) – также документальное повествование, посвященное светлой и короткой жизни начинающего художника Коли Дмитриева, трагически погибшего от рук религиозного фанатика в возрасте 15 лет; «Будьте готовы, Ваше высочество!» (1964), посвященная жизни в интернациональном и равноправном для всех советском пионерском лагере.

Это рассказ о подвигах детей, школьников, пионеров в годы Великой Отечественной войны.

Алексей Андреевич. Автор: Л. А. Кассиль

Командир никогда не видел в глаза Алексея Андреевича, но слышал о нём каждый день. Неделю назад бойцы, возвращаясь из разведки, доложили, что в лесочке их встретил босой мальчуган, вывернул из карманов семь белых камешков, пять чёрных, потом вытянул верёвку, завязанную четырьмя узелками, а в конце концов вытряхнул три щепочки. И, глядя на добытое из карманов добро, неизвестный мальчуган сообщил шёпотом, что на том берегу реки замечены семь миномётов немецких, пять танков противника, четыре орудия и три пулемёта. На вопрос: «Откуда он взялся?» — мальчонка ответил, что его прислал сам Алексей Андреевич.

Пришёл он к разведчикам и на другой день, и на третий. И каждый раз долго рылся в карманах, вытаскивая разноцветные камешки, щепочки, считал узлы на бечёвке и говорил, что его прислал Алексей Андреевич. Кто таков Алексей Андреевич, мальчонка не сказал, как его ни расспрашивали. «Время военное — болтать много нечего, — объяснил он, — да и сам Алексей Андреевич не приказывал ничего говорить о нём». И командир, ежедневно получая очень важные сведения в лесу, решил, что Алексей Андреевич — это какой-то храбрый партизан, могучий богатырь с тугими усами и низким голосом. Именно таким почему-то казался командиру Алексей Андреевич.

Однажды вечером, когда с широкой реки потянуло теплом и вода стала совсем гладкой, словно застывшей, командир проверил посты охранения и собрался поужинать. Но тут ему доложили, что к часовым заставы прибыл какой-то парнишка и просится к командиру. Командир разрешил пропустить мальчишку.

Через несколько минут он увидел перед собой невысокого паренька лет тринадцати-четырнадцати. Ничего особенного в нём не было. Мальчонка с виду казался простоватым и даже немного непонятливым. Он шёл слегка разболтанной походкой, и слишком короткие штанины мотались из стороны в сторону над его босыми ступнями. Но командиру показалось, что мальчишка только прикидывается таким простачком. Командир почуял какую-то хитрость. И действительно, как только паренёк увидел командира, он тотчас перестал зевать по сторонам, подобрался весь, сделал четыре твёрдых шага, замер, вытянулся и отчеканил:

— Разрешите доложить, товарищ командир? Алексей Андреевич...

— Ты?! — не поверил командир.

— Я самый. Заведующий переправой.

— Чем? Чем заведующий? — переспросил командир.

— Переправой! — раздалось из-за куста, и сквозь листву просунулся мальчонка лет девяти.

— А ты кто такой? — спросил командир.

Мальчуган вылез из куста, вытянулся и, поглядывая то на командира, то на своего старшего товарища, старательно выговорил:

— Я — для особых поручениев.

Тот, кто назвался Алексеем Андреевичем, грозно покосился на него.

— Для поручений, — поправил он малыша, — сто раз сказано! И не лезь, покуда старший говорит. Сызнова вас учить надо?

Командир скрыл улыбку и внимательно оглядел обоих. И старший и маленький стояли перед ним навытяжку.

— Это Валёк, порученец мой, — пояснил первый, — а я заведующий переправой.

У маленького «порученца» от волнения всё время шевелились пальцы босых запылённых ног, аккуратно сдвинутых пятками вместе.

— Заведующий? Переправой? — удивился командир.

— Так точно.

— Где же это твоя переправа?

— В известном месте, — сказал паренёк.

— Да что это за переправа такая? — рассердился командир. — Крутит тут мне голову: переправа, переправа... а ничего толком не объяснит.

— Можно стоять вольно? — спросил паренёк.

— Да стой вольно, стой как хочешь, только скажи толком: что тебе от меня надо?

Ребята стали «вольно». Маленький при этом старательно отставил в сторону ногу и смешно вывернул пятку.

— Обыкновенная переправа, — неторопливо начал старший. — Имеется, значит, плот. Под названием «Гроб фашистам». Сами связали. Нас целых восемь человек, а я заведующий. И мы с того берега, где немцы, трёх раненых наших на эту сторону переправили. Они вон там, в лесу. Мы их там укрыли, маскировку сделали. Только дале-то их тащить тяжело. Вот мы к вам и прибыли. Их надо в посёлок унести, раненых.

— Что же, немцы вас не заметили? Как же вы у них под носом на своём плоту путешествуете?

— А мы всё под бережком, под бережком, а потом, там у нас коряга есть, мы от неё уже на ту сторону переваливаем. Тут у речки изгиб. Вот и не видно нас. Они заметили было, стрелять начали, а мы уже к месту назначения прибыли.

— Ну, если правду говоришь, молодец, Андрей Алексеевич! — сказал командир.

— Алексей Андреевич, — тихо поправил паренёк, скромно глядя в сторону.

Через полчаса Алексей Андреевич и его «порученец» Валёк привели командира и санитаров к раненым, которые были спрятаны в лесу, там, где река

сделала глубокую промоину в береге и толстые корни деревьев переплелись, как шалаш.

— Вот тут! — указал Алексей Андреевич.

Вскоре трое тяжело раненных красноармейцев

были уложены санитарами на носилки. Двое из раненых бойцов были в забытьи и только изредка тихо стонали; третий, схватив ослабевшей рукой командира за локоть, тяжело двигая губами, всё порывался сказать что-то. Но у него выходило только:

— Пионеры-то... ребятишки... очень благодарны... бойцов... пионеры... Пропали бы... А они вот...

Санитары унесли раненых в посёлок, а командир пригласил ребят поужинать к себе. Но Алексей Андреевич заявил, что подходит самое время для работы и он отлучиться не может.

На следующий день Алексей Андреевич принёс командиру бумажку, на которой был нарисован план расположения немцев. Он сам нарисовал его, пробравшись на тот берег.

— А сколько у них пулемётов и орудий, не заметил? — спросил командир.

— Сейчас получите всё в точности, — отвечал Алексей Андреевич и свистнул.

Тотчас из кустов высунулся долговязый парень в очках.

— Это при нашем плоте счетовод Колька, — пояснил Алексей Андреевич.

— Не счетовод, а бухгалтер, — мрачно поправил долговязый.

— Бухгалтер! Сто раз сказано! — сказал Алексей Андреевич.

У «бухгалтера» оказался точный, завязанный узелком на верёвке, собранный из камешков и палочек список всех пулемётов и орудий, которые немцы установили на другом берегу.

— А как насчёт броневиков? Не видали?

— Это уже надо у Серёжки спросить, — отвечал Алексей Андреевич. — Я нарочно рассредоточил по всем, чтобы у каждого понемножку было. А по камешкам да щепочкам немцы не узнают. Это у каждого в кармане бывает. Если кто и попадётся, остальные своё доделают. Эй, Серёжка! — крикнул он, и тотчас из-за кустов вышел наголо стриженный и загорелый увалень; у него был десяток ракушек, обозначающих немецкие броневики и танки. — Может, вам винтовки нужны? — вдруг сурово спросил Алексей Андреевич.

Командир рассмеялся:

— А вы что, не только плоты мастерите, но и винтовки, выходит, производите? Так, что ли?

— Нет, — отвечал, не улыбаясь, Алексей Андреевич. — У нас готовые, немецкого производства. Присылайте вечером за ними к переправе, в ноль часов пятнадцать минут. Только чтоб точно.

Четверть первого, как было условлено, к месту переправы пришёл сам командир. Его сопровождали несколько бойцов. Командир стал спускаться к воде и споткнулся обо что-то железное и тяжёлое. Он нагнулся и нащупал мокрую винтовку.

— Принимайте оружие, — зашептал Алексей Андреевич.

Восемьдесят немецких винтовок передали пионеры-плотогоны в эту ночь красноармейцам. Алексей Андреевич аккуратно пересчитал их, отметил у себя в записной книжечке каждую и велел своему «бухгалтеру» получить расписку с командира...

Командир уложил ребят в своей палатке. Алексей Андреевич хотел оставить дежурных у плота, но командир поставил там своего часового. Настоящий часовой охранял в эту ночь славный пионерский плот, а заведующий переправой и семеро его помощников, укрытые шинелями, сладко посапывали в командирской палатке.

Утром часть уходила на новые позиции. Ребят разбудили, накормили вкусным завтраком. Командир подошёл к Алексею Андреевичу и положил ему руку на плечо.

— Ну, Алексей Андреевич, — сказал он, — спасибо тебе за службу. Пригодилась нам твоя переправа.

Командир не раз вспоминал в тот день маленького заведующего переправой. Очень важные сведения дали командиру ребята. Фашистский батальон с танками и двумя взводами мотоциклистов был разгромлен в этот день. Вечером командир составлял список бойцов, представляемых к награде, и первым поставил имя Алексея, заведующего переправой через реку Н., славного командира плота «Гроб фашистам».

«…пока светит солнце, не забудут люди всенародного подвига в Великой Отечественной войне» Ю. О. Збанацкий, Герой Советского Союза

Для нашего поколения у родителей вопрос: «Надо ли говорить с детьми о войне?» не существовал. Война ещё была частью жизни, слова «до войны» и «во время войны» были самыми распространёнными в ежедневном семейном общении. А День Победы не был пафосным и шумным, он и праздничным был не всегда. В этот день ходили на кладбище, много плакали, вспоминая погибших и ту тяжёлую жизнь, которая продолжалась 4 года.

Среди книг, которые мы читали, книги о войне прочно занимали главные позиции. Они были познавательными, они же и были главными воспитателями душевных качеств. Книг было не очень много, в основном мы их брали в школьных библиотеках, и строгого разделения книг по возрастным группам не было.

Каждый читал то, что мог осилить – понять и пропустить через себя. Авторами этих книг были те, кто всё, что описывали, видели своими глазами. И в те годы вопрос о доверии к тому, что было написано в этих книгах, даже никому в голову не мог прийти.

Но вот прошли годы. Мы узнали, что литература советских лет была предметом жесточайшей политической цензуры. Мы прочитали множество книг, написанных в разные годы, пролежавших в писательских столах и разом ставших доступными для чтения в 80-е и 90-е годы.

Известно, что есть немало мифов о войне — советских, которые до сих пор используются официальной пропагандой, и «оппозиционных», антисоветских. Исследователи утверждают, что часто и те, и другие мифы: иногда равноудалены от правды, правда иногда посередине, а иногда – вообще «вне».

А читателю, особенно ребёнку, рассказывать надо именно правду. И в этом смысле представляется, что именно книги, написанные авторами – участниками событий и опубликованные в военные и первые послевоенные годы (может быть, очищенные от цензурных корректировок более поздних изданий) и есть самые правдивые книги.

Сейчас бытуют такие настроения: либо — всё, что написано о войне, несёт на себе печать советской доктрины и потому вызывает отторжение, либо — книги, в которых сконцентрированы человеческая боль и трагические переживания, – излишне травматичны.

Тут уж сначала родителям, а потом самому современному подрастающему человеку решать, важна ли для его чтения тема Великой Отечественной войны. А дело издателей предложить нынешнему поколению лучшие книги о войне в виде неискажённого авторского текста.

К 70-летнему юбилею Победы в Великой Отечественной войне издательства подобрали лучшие книги для переиздания. Издательство CLEVER выпускает серию « Лучшие книги о войне« , Издательство Эксмо серию «День Победы». «Классика военной литературы» , Самокат назвал новую «военную» серию — « Как это было« , издательство Речь – похожее название серии – «Вот как это было» .

Расскажу здесь о нескольких писателях, писавших о войне для детей, книги которых я читала в своём послевоенном детстве.

А.П. Гайдар

Аркадий Гайдар был уже на фронте, когда в журнале «Мурзилка» за 1941 год появилась его сказка «Горячий камень» . Он написал её в апреле этого же года незадолго до начала Великой Отечественной войны.

На второй день после начала Великой Отечественной войны Аркадий Гайдар приступил к работе над сценарием «Клятва Тимура» . Это было срочное задание Комитета по делам кинематографии. 19 июля 1941 года газета «Пионерская правда» начала печатать «Клятву Тимура».

Через день Аркадий Гайдар уехал на фронт. В самом начале войны все писатели начали с публицистики, А. Гайдар находился в действующей армии в качестве корреспондента «Комсомольской правды». Написал военные очерки «У переправы», «Мост», «У переднего края», «Ракеты и гранаты», «Война и дети». В октябре 1941 года А. Гайдар погиб.

Норштейн Ю. Б. (знаменитый художник мультипликатор) на вопрос: — Кто из авторов оказал на вас влияние в детстве? – Конечно, Гайдар. Это абсолютно выдающаяся личность в литературе. Сегодня уже вряд ли кто-то может понять феномен Гайдара, который издавался тиражом в полтора миллиона экземпляров. Он очень тонко чувствовал психологию ребёнка, прекрасно владел словом, по-пушкински легко, и чтение его книг было мощной литературной школой.

Лев Кассиль и его детские книги о войне

Сначала были рассказы о войне. Часть из них собраны в книжке Кассиль Лев Абрамович «Рассказы о войне» . Рассказы, собранные в этой книге, Лев Кассиль написал в годы Великой Отечественной войны. За каждым из них стоит реальная история, написаны они все на основе фактов, рассказывают о том, что было на самом деле.

«Рассказ об отсутствующем» . Это одно из самых первых произведений советской литературы, запечатлевших подвиг юного героя Великой Отечественной войны, отдавшего свою жизнь для спасения жизни других людей. Этот рассказ написан на основе настоящего события, о котором говорилось в письме, присланном в Радиокомитет.

«Линия связи» . Рассказ написан в начале войны и посвящён памяти бойца, о подвиге которого говорилось в одном из фронтовых сообщений той поры.

Зелёная веточка . Написан в начале войны на основе личных фронтовых впечатлений писателя. Рассказ посвящён Светлане Леонидовне Собиновой, жене писателя.

«Держись, капитан!» В годы войны писатель посещал больницы, где лежали раненые дети. Случай, описанный в рассказе, был на самом деле.

«Огнеопасный груз» . В основе этого рассказа также лежит подлинная история, сообщённая автору ставропольской учительницей. Но характеры действующих лиц, самый ход событий и подробности, конечно, додуманы писателем.

«У классной доски, Отметки Риммы Лебедевой.» Написаны в первые годы войны, неоднократно передавались по радио. Также в сборнике рассказы: «Федя из подплава», «Барабасик», «Батарейный заяц» .

Издательство Clever выпустило к 70-летию победы книгу «Улица младшего сына» Л. Кассиля, М. Поляновского. Это книга о герое Великой Отечественной войны мальчике-партизане Володе Дубинине, который сражался в партизанском отряде, вместе со взрослыми и героически погиб… И именно эта книга стояла на моей книжной полке и была зачитана почти до дыр — любимая книжка детства.

В 44-м году фронтовой корреспондент Макс Поляновский приехал с фронта из освобождённой Керчи в издательство. В руках у непревзойдённого мастера репортажа была пухлая папка, до завязок набитая черновыми записями, вырезками из армейских газет.

Он пришёл за советом и помощью. В растерзанном, но непокорившемся городе, он узнал и собрал первые сведения о керченском мальчишке, пионере-разведчике, юном бойце партизанского отряда в Старокарантинских каменоломнях Володе Дубинине.

Трогательная и трагическая история. Нельзя не поведать о ней детям. Но Макс Леонидович откровенно признался: — Один не справлюсь. Не обладаю опытом детского писателя. Сотрудники издательства пригласили уже известного детского писателя: Кассиль! Да, только Кассиль.

Более трёх лет длилась их совместная работа. Сбор материалов, накопление и изучение всего, что так или иначе связано с жизнью юного героя. Встречи, поездки, расспросы. В мучительных поисках родилась фабула и композиция повести.

«Улица младшего сына» увидела свет в 1949 году и тогда же получила высшую премию государства (сталинскую). Про эту книгу пишут, например, в Википедии, что авторы книги были вынуждены убрать из текста или заменить другими растениями все упоминания кипарисов по требованию крымского обкома партии, в связи с проводившейся в то время в угоду Сталину кампанией по вырубке этих деревьев на полуострове.

Стоит еще отметить, что Л. Кассиль был в душе художником-рисовальщиком. Сочинив повесть, роман, очерк или рассказ, он видел «образ» своей будущей книги во всей его иллюстративной красе. Первое издание книги «Улица младшего сына» было оформлено по эскизам писателя.

« Дорогие мои мальчишки« – книга о жизни подростков в маленьком приволжском городке во время Великой Отечественной войны. Это история трудностей, опасностей и приключений — выдуманных и самых что ни на есть реальных. Рассказ о дружбе, смелости и стойкости — о том, что можно преодолеть любые сложности и победить в самых тяжёлых обстоятельствах

«Великое противостояние» — книга о дружбе и призвании, о мужестве, внутренней силе и гражданском долге.

Обыкновенная московская школьница совершенно неожиданно для себя попадает в мир кино и превращается в Устю-партизанку — участницу Отечественной войны 1812 года. Спустя несколько лет повзрослевшая девочка сражается уже по-настоящему: началась Великая Отечественная война, и вся страна встала на защиту своих рубежей.

«Мир ребёнка в книге показан очень достоверно. Все переживания, мечты, рассуждения девочки рассказаны так, что веришь им безоглядно. Повествование ведётся от первого лица, доверительно, легко и забываешь, что это придуманная история, она воспринимается, как дневник реально существующей школьницы… Это честная книга о довоенном- военном детстве и юности, очень светлая, с известной долей романтики. Есть в ней и первая влюбленность, и первые разочарования, есть героические страницы, есть обиды… Все есть, как в жизни, только нет скуки».

В этом издании иллюстрации Владимира Леонидовича Гальдяева. Художник сумел отразить взросление главной героини, искренней, отважной и трогательной девочки, показать её необычную и в то же время — предельно правдивую судьбу.

И ещё одно событие военных лет, связано с именем Л. Кассиля: 26 марта 1943 года в Москве впервые была проведена Неделя детской книги, которую Лев Кассиль назвал «Книжкина неделя» . С 1944 года этот праздник стал Всесоюзным. Неделя детской книги и поныне ежегодно проводится в школах, библиотеках и клубах страны.

Б. Полево́й и его «Повесть о настоящем человеке»

Он начал работать журналистом в 1928 году, имел покровительство Максима Горького. В годы Великой Отечественной войны Б. Н. Полевой находился в действующей армии в качестве корреспондента «Правды». Он первым написал о подвиге 83-летнего крестьянина Матвея Кузьмича Кузьмина, повторившего, по мнению писателя, подвиг Ивана Сусанина.

Военные впечатления легли в основу книг Б. Полевого: «От Белгорода до Карпат» (1945), «Мы — советские люди» (1948), «Золото» (1949-1950), а также четырёх книг военных мемуаров «Эти четыре года». Менее известны материалы об его присутствии на Нюрнбергском процессе в качестве корреспондента газеты «Правда» — «В конце концов» (1969).

Но главную славу Б. Полевому и Сталинскую премию принесла написанная за 19 дней , посвящённая подвигу лётчика А. П. Маресьева (в книге Мересьева), которая вышла в 1946 г.

Мересьев был сбит в бою во время Великой Отечественной войны. После тяжёлого ранения врачи ампутировали ему обе ноги. Но он решил, что будет летать.

Когда в 1946 г. вышла в свет «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, о безногом лётчике-герое Алексее Маресьеве узнали многие. А после того, как в середине октября 1948 г. на экранах страны показали фильм с тем же названием, Маресьев превратился в легенду. Сам он прожил до 2001 года.

К этой книге никогда не было претензий о «неправде». Только до 1954 года общий тираж её изданий составил 2,34 млн экземпляров. По повести также поставлена одноимённая опера Сергея Прокофьева.

Е. Ильина и её «Четвёртая высота»

Настоящее имя писательницы - Ли́я Я́ковлевна Пре́йс, урождённая Маршак, она родная сестра С. Я. Маршака. Окончила словесное отделение Ленинградского института истории искусств в 1926 году, дебютировала в печати в 1925 году рассказом в журнале и первой книгой.

В дальнейшем печаталась в детских журналах. В годы сталинских репрессий была арестована по обвинению в антисоветской деятельности, долгие годы провела в лагерях и тюрьмах. Автор нескольких книг, но наиболее известна книга «Четвёртая высота» о молодой актрисе Гуле Королевой, изданная в 1946 году.

В 1941 году Гуля Королёва эвакуировалась в Уфу, где родила сына и, оставив его на попечение матери, записалась добровольцем на фронт в медико-санитарный батальон. Весной 1942 года дивизия отправилась на фронт в район Сталинграда.

23 ноября 1942 года во время боя она вынесла с поля боя 50 раненых бойцов, а когда был убит командир, подняла бойцов в атаку, первая ворвалась во вражеский окоп, несколькими бросками гранат убила 15 немецких солдат и офицеров. Была смертельно ранена, но продолжала вести бой, пока не подоспело подкрепление.

В предисловии к книге «Четвёртая высота» Елена Ильина написала:

«История этой короткой жизни не выдумана. Девушку, о которой написана эта книга, я знала ещё тогда, когда она была ребёнком, знала её также школьницей-пионеркой, комсомолкой. Мне приходилось встречать Гулю Королёву и в дни Отечественной войны. А то в её жизни, чего мне не удалось увидеть самой, восполнили рассказы её родителей, учителей, подруг, вожатых. О её жизни на фронте рассказали мне её боевые товарищи. Мне посчастливилось также читать её письма, начиная с самых ранних – на линованных страницах школьной тетрадки – и кончая последними, написанными наскоро на листках блокнота в перерывах между боями. Всё это помогло мне узнать, как бы увидеть своими глазами всю Гулину яркую и напряжённую жизнь, представить себе не только то, что она говорила и делала, но также и то, что она думала и чувствовала».

Л. Воронко́ва и её «Девочка из города»

Любо́вь Фёдоровна Воронко́ва — известная сначала журналистка, потом писательница, автор многих детских книг и цикла исторических повестей для детей.

Первая её детская книга «Шурка» вышла в 1940 году. «Девочка из города» — повесть, написанная в суровом 1943 году. Всё лучшее в человеке ярче всего проявляется в годы тяжких испытаний. Это подтверждает история маленькой беженки Валентинки, оказавшейся среди чужих людей в незнакомом селе. Многим читателям запомнилось, что это книга о «девочке в синем капоре».

Из отзывов:

«Очень нужная книга, что бы детки знали какая тяжёлая жизнь была во время войны, что бы ценили, то что имеют и радовались мирной жизни».

«Считаю,что эту книгу нужно обязательно прочитать в детстве. Она не просто о войне, она об обратной стороне войны: не о геройстве на поле боя, а о героизме простых людей, каждого из которых коснулась война».

В. Катаев и его «Сын полка»

Катаев Валентин Петрович к началу войны — уже опытный известный писатель, публикующийся с 20-х годов, уже написан роман «Время, вперёд!» (1932 г.), широко известная повесть «Белеет парус одинокий» (1936 г.), «Я, сын трудового народа…» (1937 г.)

Повесть, написанная Валентином Катаевым в 1944 году, за которую в 1946 году Валентин Катаев был удостоен Сталинской премии.

Замысел повести «Сын полка» начал формироваться у Катаева в 1943 году, когда он работал фронтовым корреспондентом. Однажды писатель заметил мальчика, облачённого в солдатскую форму: гимнастёрка, галифе и сапоги были самыми настоящими, но сшитыми специально на ребёнка. Из разговора с командиром Катаев узнал, что мальчугана - голодного, злого и одичавшего - разведчики нашли в блиндаже. Ребёнка забрали в часть, где он прижился и стал своим.

Позже писатель ещё не раз сталкивался с подобными историями:

«Я понял, что это не единичный случай, а типичная ситуация: солдаты пригревают брошенных, беспризорных детей, сирот, которые потерялись или у которых погибли родители».

Мальчик-сирота Ваня Солнцев волей судьбы попал в военную часть к разведчикам. Его упрямый характер, чистая душа и мальчишеская смелость смогли перебороть сопротивление суровых военных людей и помогли ему остаться на фронте, стать сыном полка.

Образ Вани Солнцева обаятелен потому, что, став настоящим солдатом, герой не утратил детскости. Именно Катаев первым в советской литературе решил рассказать о войне через восприятие ребёнка. Книги о пионерах-героях и повесть «Улица младшего сына» Льва Кассиля и Макса Поляновского появились позже.

В. Осеева и её трилогия «Васёк Трубачёв и его товарищи»

Валентина Александровна Осеева -Хмелёва — детская писательница. В 1924-1940 годах работала педагогом и воспитателем в детских коммунах и приёмниках для беспризорных детей. Во время эвакуации в годы Великой Отечественной войны работала воспитательницей в детском саду. Дебютировала с рассказом в 1937 г., первая книга вышла в 1940 году.

Особой добротой и сердечностью согреты у В. А. Осеевой произведения из жизни подростков военной и послевоенной поры, где открывается их удивительная душевная красота. Это и двенадцатилетний мальчуган в одежде ремесленника, мечтающий заменить ушедшего на фронт старшего брата («Андрейка»), и обретший вторую семью сирота Кочерыжка, найденный солдатом Василием Вороновым на поле боя («Кочерыжка»), и второклассница Таня, почтительно именуемая окружающими Татьяной Петровной («Татьяна Петровна»).

В 1943 году писательница начала работу над книгой , которой посвятила несколько лет напряжённого труда. Трилогия «Васёк Трубачёв и его товарищи» — это роман-цикл из трёх самостоятельных книг. Они первоначально и издавались отдельно, по мере написания с 1947 по 1951 год.

Первая книга - довоенный 1941 г.

Вторая книга - летняя поездка на Украину в июне 1941 г., где ребят застаёт война. По роковой случайности, эвакуировать из колхоза «Червоны зирки» удаётся не всех ребят. Оставшиеся в оккупации пионеры активно помогают партизанам. Потом их эвакуируют.

В третьей книге ребята возвращаются в родной город, помогают раненым, восстанавливают школу, трудятся в тылу.

Герои книги «Васёк Трубачёв и его товарищи» — вполне обычные мальчишки. У них хватает и проблем, и недостатков, они далеко не идеальны. Они учатся дружить. Учатся прощать друг другу ошибки. Учатся понимать пока ещё чужой мир взрослых — родителей и преподавателей. Но прежде всего учатся быть хорошими людьми…

В 1952 году повесть была удостоена Государственной премии СССР. Герои этой книги неизменно в течение многих лет вызывают интерес у каждого нового подрастающего поколения.

Из отзывов:

«…по моему мнению это одна из самых лучших книг про войну, и про участие детей в войне», «…конечно, сегодня понимаешь, что книги добрые, но наивные. Они соответствуют той эпохе, в которой их писали, а мы жили. При всех минусах того времени, мы верили в «светлое будущее», люди были добрее…», «…книгу про Васька Трубачёва, на мой взгляд, необходимо включать в школьную программу средней школы. Повесть не только учит детей тому, что такое добро и зло, но и ярко повествует обо всех тяготах, которые пришлось пережить детям военного времени. Благодаря таким книгам современные дети начинают ценить то, что у них есть.» «…как же книга тонко написана, как хорошо переданы характеры мальчиков. Как славно показано что такое хорошо и что такое плохо. Никаких нравоучений, так талантливо показаны размышления детей».

Еще несколько авторов и произведений для детей, рассказывающие о мужестве и героизме, проявленные на войне советскими воинами, о героизме на войне и в тылу взрослых и детей

В. Каверин (в детской литературе больше всего известен романом «Два капитана « , написанным им в 1938-1944 годах, там большой кусок тоже войне посвящён): «Из дневника танкиста», «Домик на холме», «Трое», «Русский мальчик» ;

Л. Соболев : « Морская душа», «Батальон четверых», «Пушка без мушки» ;

К. Симонов «Пехотинцы» ;

Л. Пантелеев: «На ялике», «Маринка» ;

В. Богомолов «Иван» ;

Р. Фраерман «Ванина скворешня» ;

К. Паустовский «Тёплый хлеб» ,

С. Заречная «Орлёнок» (об Александре Чекалине) и «Горячее сердце» (о Зое Космодемьянской);

Л. Успенский «Скобарь» ;

А. Бек «Панфиловцы на первом рубеже» ;

М. Прилежаева «Семиклассницы» ;

Н. Раковская «Мальчик из Ленинграда» ;

Н. Чуковский «Морской охотник» ;

Г. Матвеев «Зелёные цепочки» .

Для современных читателей военные рассказы объединяют в сборники разных авторов. Есть, например, вот такой: «От Москвы до Берлина» Издательство Детская литература, серия Школьная библиотека

В сборник вошли более пятидесяти рассказов известных писателей: Л. Кассиля, В. Каверина, Н. Тихонова, Л. Пантелеева, А. Митяева, Л. Соловьёва, В. Ганичева и других авторов — о Великой Отечественной войне. Победу ковали на фронте и в тылу, рядовые солдаты и прославленные полководцы, лётчики и танкисты, разведчики и моряки, партизаны и мальчишки, вставшие за отцовские станки на заводах. Вступление А. Н. Толстого.

В 2015 г. издан сборник « Во имя Великой Победы. Стихи и рассказы о Великой Отечественной войне» .

В книгу вошли стихи и рассказы поэтов и писателей, очевидцев Великой Отечественной. Они поведали нам о тех страшных и великих событиях, о героизме простого человека.

Дети читают книги для взрослых

Военно-героическая тема была главной в творчестве всех писателей в послевоенные годы. И невозможно было провести грань между взрослой и детской литературой. Так:

«Звезда» Э. Казакевича .

А. Твардовского.

«Чайка» Н. Бирюкова и многие другие книги, не предназначавшиеся школьникам, тем не менее, сразу же вошли в их чтение.

Вот и на моей полке были ещё две книги – совсем не детские. Но читаны были по многу раз, поэтому когда был первый раз – не помню, но точно ещё в детстве.

А. Фадеев «Молодая гвардия»

Своё первое серьёзное произведение - повесть «Разлив» Александр Фадеев написал в 1922-1923 годах.

В 1925-1926 годах в ходе работы над романом «Разгром» принял решение стать профессиональным писателем. «Разгром» принёс молодому писателю славу и признание, но после этой работы он уже не мог уделять внимание одной литературе, став видным литературным руководителем и общественным деятелем.

Жизнь его была совсем не гладкой, противоречивой, и его главная книга тоже связана со многими неоднозначными обсуждениями и событиями.

Д. Медведев «Сильные духом»

Дмитрий Николаевич Медведев — командир партизанского разведывательно-диверсионного отряда «Победители», действовавшего на территории Ровенской и Львовской областей оккупированной Украинской ССР, полковник.

С малых лет работал на заводе, юношей вступил в ряды Красной гвардии, принимал участие в Гражданской войне 1918-20 годов. В 1920-35 годах работал в органах ВЧК — ОГПУ — НКВД Украины. Был на разведывательной работе за рубежом. Работал в НКВД, но дважды его оттуда увольняли, второй раз в конце 1939 года в возрасте 41 год он вышел на пенсию. В июне 1941 года Л. П. Берия, который в своё время увольнял Медведева, издаст приказ о его восстановлении в органах госбезопасности.

В годы Великой Отечественной войны Д. Н. Медведев был направлен в тыл врага для участия в партизанском движении. В августе 1941 года Д. Н. Медведев организует в родных ему местах — в Брянских лесах — партизанский отряд «Митя», действовавший на территории Смоленской, Орловской, Могилёвской областей. В боях Дмитрий Николаевич был дважды ранен и контужен.

Вскоре он получает новое ответственное задание: капитан Медведев формирует группу добровольцев для работы в глубоком тылу противника. Так создавался партизанский отряд «Победители». Действуя с июня 1942 года по март 1944 года на территории Ровенской и Львовской областей Украины, отряд Д. Н. Медведева провёл 120 крупных боёв, в которых были ликвидированы до 2-х тысяч немецких солдат и офицеров, в том числе 11 генералов и высших государственных чиновников гитлеровской Германии. Взорван 81 эшелон с живой силой и техникой.

За период своей деятельности отряд «Победители» создал 10 новых партизанских отрядов. Дмитрий Медведев имел звание Героя Советского Союза.

Книга «Сильные духом» (Это было под Ровно) — это повествование о легендарном разведчике Николае Кузнецове и героях былых сражений интересно документальными историческими фактами, проникнуто вечной памятью о мужественных и сильных духом людях.

«Это было под Ровно» , издана в 1948 году, переиздана в оригинале в 1970 году, переиздана в расширенной и переработанной редакции как «Сильные духом» в 1951 году и с тех пор только в СССР она издавалась более 50 раз, в 2005 г последний раз издавалась в России. В продаже сейчас есть только букинистические издания, но их много, и, конечно, эта книга есть в библиотеках.

«Главное в книге - правда жизни. Правда во всём: в документальной достоверности, в отсутствии домыслов, в простоте и точности языка, без литературных «красивостей» и тех излишне подробных описаний, которые вызывают недоверие. Правда в искренности и заинтересованности самого автора, ибо Медведев руководил теми людьми, о которых пишет, отвечал за них своей жизнью и честью. Эта заинтересованность, ощущаемая в каждом слове, в каждой интонации, приобщает читателя к происходящему, создаёт внутреннюю его связь с автором». А. Цессарский (один из участников событий).

Николай Иванович Кузнецов, прекрасно владея немецким языком, выполнял спецзадания в качестве агента с 1938 года. Летом 1942 года под именем Николая Грачёва направлен в отряд специального назначения «Победители» под командованием полковника Дмитрия Медведева, который обосновался вблизи оккупированного города Ровно. В этом городе располагался рейхскомиссариат Украины.

С октября 1942 года Кузнецов под именем немецкого офицера Пауля Зиберта с документами сотрудника тайной немецкой полиции вёл разведывательную деятельность в Ровно, постоянно общался с офицерами вермахта, спецслужб, высшими чиновниками оккупационных властей, передавая сведения в партизанский отряд.

Для меня это была первая книга (а потом фильмы) о разведчиках.

В завершение темы

Многие годы одним из самых активных авторов, пишущих о той войне для детей был Сергей Алексеев. Вот и на волне юбилейных переизданий лучших книг из советского детства к юбилею Победы в издательстве «Детская литература» вышла серия рассказов Сергея Алексеева о Великой Отечественной войне.

Эти рассказы предназначены для детей достаточно маленьких — семи-девяти лет ‒ а может быть, и 5-6 леткам будет интересно. Рассказы собраны в шесть книг, каждая из которых посвящена одному из важных событий войны:

Первая – Московской битве ,

Рассказы в книге небольшие, на страницу-две, крупным шрифтом, много ярких картинок, есть и карты боевых операций, помещённые на форзацах для продвинутых в теме юных историков. Так что получается довольно основательное погружение в историю войны на материале, доступном младшеклассникам.

Сергей Алексеев изображает войну где-то на очень тонкой грани сказки, реальной истории и саги, и тем легко удерживает детское внимание и интерес от книги к книге. Попутно читатели запоминают новые для себя географические названия, имена героев и командующих, виды вооружения. И уже неплохо представляют себе основные события Великой Отечественной войны.

А тот специфический язык, который поначалу может смутить взрослых своей торжественностью и в некоторых местах избыточным пафосом, характерным для военных книг 50-х годов, как пишут в отзывах, совершенно не смущает детей. Больше того, он им нравится своей распевностью, длинными фразами и странным синтаксисом, ‒ словно бы это на самом деле былина или сага.

Серия «Лучшие книги о войне» издательства CLEVER начинается с книги Виктора Драгунского . Виктор Драгунский был представителем московской интеллигенции, который не подлежал призыву – он был астматиком – и пошёл в ополчение. Попал в окружение. Чудом выжил. Книга «Он упал на траву» автобиографическая.

Расскажите в комментариях, какие книги о великой отечественной войне вы читаете детям, или они сами читают. Что понравилось, будут ли дети читать ещё об этой странице истории России, Украины и других стран бывшего СССР.

Обзор подготовила Анна